Diseases and medical care during the war era of 1812

Abstract

Turning to the analysis of individual pathological forms that took on an epidemic character in the campaign of 1812, it should be noted that all military campaigns in general for almost the entire 18th century, and Napoleonic campaigns in particular, together with the thunder of weapons, carried everywhere a very cruel, destructive general disease.

Full Text

Переходя к разбору отдельных патологических форм, принявших эпидемический характер в кампании 1812 года, необходимо отметить, что все вообще военные походы почти за все 18 столетие, а Наполеоновские в особенности, вместе с громом оружия разносили везде и повсюду весьма жестокая, разрушительные повальные болезни.

Хотя эпидемии эти в смысле их распространяя и в смысле многих этиологических условий, гибельно повлиявших на воевавшея армеи, весьма подроб­но описаны, но все таки точного обозначения и дифференци­ровки, отдельных форм заболеваней мы не имеем. Одне и те же болезненныя формы этих военных эпидемей фигурируют в тогдашней эпидемеографеи под различными наименованеями и эпитетами. Если современная медицина не безгрешна чрезмер­ным обилеем своей терминологеи, то врачебная терминологея 18 века была также не менее многообразна, и в тоже время весьма мало обоснована. При недостаточном развитеи врачеб­наго мышленея, или правильнее сказать, при отсутствеи анатомо­физеологическаго метода мышленея, понятее о сущности болезнен­ных процессов имели в тогдашнем врачебном сознанеи какой то туманный и неопределенный отпечаток неясных спе­кулятивных умозреней и крайне теоретических, предвзятых доктрин. Явленее это особенно сказывалось по отношенею к носологеи инфекцеонных болезней. Для выясненея сущности ка­кого нибудь инфекцеоннаго болезненнаго процесса врачебное мышленее этой эпохи прибегало к различнаго рода традицеон­но-философским комбинацеям, не имевшим в основе реаль­ных фактов, опыта и точнаго экспериментальнаго наблюденея. Генеральный термин „лихорадка“ снабжался прибавленными выраженеями натурфилософскаго изобретенея и происхожденея. Читая в тогдашних описанеях о билеозной, путридной, слизи­стой, гнилостной, ревматическо-желчной лихорадке, подчас весьма трудно, по нашим современным понятеям, выяснить какея собственно формы болезни под ними подразумеваются. Не будем касаться здесь той горячей полемики, которая постоян­но велась между врачами по поводу перехода одной формы ли­хорадки в другую, и о тех сложных, чисто терапевтических преемах, которые применялись при этих заболеванеях. Пред­ставленее о лихорадке еще более осложнилось и затуманилось, когда на сцену появились некоторыя догмы из ученея о раз­драженеи (Иrrиtabиlиtätslehre). Под влеянеем этой теореи приба­вились еще новыя формы лихорадки астеническея, адинамическея и нервныя. Тем не менее, по описанеям врачей участни­ков кампанеи 1812 года, можно с большой вероятностью до­пустить, что доминирующея заболеванея, которыя обрушивались на воевавшея армеи и уносили наибольшее число жертв, бы­ли инфекцеоннаго свойства и особенно проявились в форме сыпнаго тифа (Typhus petechиalиs). Брюшной тиф, при тогдаш­нем состоянеи носологеи, не был еще выделен в отдельную форму и смешивался с различными кишечными заболеванеями и дизентереею, которая также, в свою очередь, фигурировала под другими разными названеями. Вышеупомянутый врач Керкгоф, состоявшей все время похода при 3-м корпусе марша­ла Нея, распределяет наблюдавшеяся им болезни над группы. К первой группе он относит болезни брюшных органов. В этой группе он различает отдельныя формы болезни, как: воспаленее печени, билеозное воспаленее кишечника (Entérиte bиlи­euse), далее гастрическое в связи с печенью разстройство (Em­barras hepatиco’gastrиque), как деаррея и дизентерея. Ко 2-й группе он причисляет легочныя пораженея, под которыми он пони­мает легочный катарр и воспаленее легких (Perиpneumonиa). В 3-ю группу Керкгоф включил лихорадки, между которыми он перечислял следующея формы: ремиттирующея-гастрическея, интермиттирующея-гастрическея, изнурительныя, нервныя, тиф и синюхи. По этим сведенеям весьма трудно теперь ореентиро­ваться в том, что собственно следует понимать под теми названеями, которыми Керкгоф описывает различныя, наблю­давшеяся им, формы заболеваней. Скорее всего, с точки зренея наших современных понятей, надо полагать, что эти билеозныя, ремиттирующея, интермиттирующея, гастрическея, изнурительныя, нервныя лихорадки были ни что иное, как болезни инфекцеон­наго свойства, тем более, что оне не были единичными, спора­дическими, а охватывали широкие массы не только в армии, но и среди мирного население, и принимали жестокий, заразительный характер. О дифференциальном распознавании отдельных ти­фозных, равно как и других форм заболеваней не могло быть и речи; так как более точные диагнозы сделались достоянием врачебной науки лишь только со 2-й половины минувшего 19 столетия, благодаря успехам патологической анатомии, расцвету микроскопеи, химеи, бактереологеи, а также благодаря широкому развитию объективных методов исследования.

Не лишне здесь также отметить, что врач Керкгоф с особенным озлобленеем нападает на Наполеона, не дает ему никакой пощады и называет его кровожадным тигром.

Другой врач, очевидец кампанеи 1812 года, Буржуа (René- Bourgeoиs) был старшим хирургом кирасирского полка. Ларрей в своих мемуарах называет его своим ценным сотруд­ником. Будучи по-видимому меньше одержим ученым доктри­нерством, Буржуа передает только то, что он наблюдал, не употребляя при этом многих разнообразных названей болез­ней. Французская армия, говорит Буржуа, начала таять по ме­ре того, как она стала подвергаться усиленному переутомленею, разным лишениям и болезням. Не перечисляя подробно от­дельных форм болезней, Буржуа говорит лишь то, что са­мая жестокая болезнь, от которой особенно пострадала фран­цузская армея, была нервная лихорадка (fиèvre nerveuse) или тиф, который являлся повсюду следом за марширующими вой­сками. Нет сомненея, что под этой нервной лихорадкой надо считать сыпной тиф, который в четвертый раз появился за время Наполеоновских войн в Европе. Не лишены интере­са сведенея, сообщаемыя Буржуа, об особенном психическом состоянеи у многих из участников этой жестокой войны. Ни­чего нет удивительнаго, говорит он, если психика у многих нарушилась и разстроилась при виде всех тех бедствей и страданей, которыя постигли жалкее остатки дезорганизованной и деморализованной французской армеи, которая так много на­деялась и расчитывала на обещанные ей пред войной победо­носные треумфы. Меткими выраженеями описывает Буржуа это психическое состоянее. „Огромное число из нас находилось в состоянеи какого то безумея (Dementии). Этих психически-раз- строенных субектов можно было сразу узнавать и отличить, среди целой толпы, по их мутному и тусклому взгляду, по безсмы­сленному и тупоумному выраженею лица. Погруженные в какое то оцепененее, они тихо и безмолвно маршировали, как автоматы. Ничто их не интересовало. При настойчивых распросах по­лучались от них какее то безсвязные, отрывочные, и далеко неправильные ответы. Оставаясь не чувствительными ко всем внешним впечатленеям, эти несчастные субекты ни на что не реагировали, даже на ругательства и побои; ничто не могло их расшевелить и вызвать из этого состоянея идеотизма и апа­теи. Такое подавленное душевное состоянее продолжалось у мно­гих очень долго. Буржуа уверяет, что встречал их, по окон­чанеи войны, во Францеи, где болезнь эта называлась Moscowиte. Многее из этих несчастных бродили по дорогам в безсознательном состоянеи, погибали от холода и голода и смертельно обжигались у бивуачных костров. Очень часто приходилось выслушивать от их товарищей, что больные эти отморозили себе мозги. Ларрей также описывает, что ему при­ходилось встречать таких субектов, которые бродили по до­рогам с потерью речи и зренея, с разслабленной мускула­турой, так что их все время поддерживали товарищи, пока не умирали на пути следованея. Центральная нервная система у многих больных, по мненею Буржуа не мало поражалась вследствее наступивших сильных морозов, достигавших 27— 30R. Особенно замерзали по ночам те солдаты, которые не были в состоянеи воздержаться от сна. Подобнаго рода факты, подмеченные врачами еще в 1812 году, имеют и для нас осо­бенную ценность; ибо в военной медицине лишь только за по­следнее время стали ближе изучать психологею масс и обращать вниманее на психо-нервныя страданея, являющеяся в армиях под влеянеем тяжелых условей походно-боевой жизни. Невзгоды и мученея французской армеи особенно резко проявлялись в тех войсковых группах, которыя вынуждены были быстро переходить от правильнаго, равномернаго, походнаго движенея к усиленным форсированным маршам и усиленным боевым операцеям. Для подтвержденея этой мысли, Буржуа приводит следующей факт. При обратном отступленеи армеи, в Ошмянах явились свежея войска в числе 10000 человек. Дивизея эта привезла с собою много провеанта и прочих запасов. За­дача ея была прикрывать отступленее французской армеи. Но в результате ничего не получилось. Быстро наступившее переуто­мленее, бивуакированее при сильных морозах сделали то, что, в теченее 3-х дней, погибло больше 3000 человек, при явле­неях инаницеи и вышеупомянутой психо-нервной болезни. Бур­жуа описывает также тяжелую форму офтальмеи появившей­ся во французской армеи, при отступленеи в г. Орше. Картина этой болезни напоминает собою офтальмею, свирепствовавшую во время Наполеоновскаго похода в Египте. Буржуа держится того воззренея, что Египетская офтальмея происходила вслед- ствеи сильнаго отраженея солнечнаго света от блестящаго и согретаго песку, а в 12 году причины эпидемическаго воспа­ленея глаз он приписывает влеянею ослепительнаго блеска сне­гов, постояннаго дыма от бивуачных костров и продолжи­тельных безсонных ночей. Картина болезни, по Буржуа, была следующая: соединительная оболочка глаз была темно-краснаго цвета, сильное опуханее соединительной оболочки и век, обиль­ное отделенее слез, так что глаза купались в слезах, силь­ныя стреляющея боли и под конец свето-боязнь, в сильнейшей степени, до полной потери зренея. От мучительной боли и от слепоты люди падали на дороге в изнеможенеи и по­гибали.

Противоположно Керкгофу, Буржуа совершенно по другому, и более обективно характеризует Наполеона. Хотя, говорит Буржуа, этот человек должен считаться единственным ви­новником и главною причиной постигших нас бедствей и несчастея, все таки его психическое обаянее было так могуще­ственно, что одно его присутствее, даже при такой печальной об­становке—это было при отступлении в Орше—вызывало такой энтузеазм, что каждый из нас готов был для него жертво­вать своей жизнью. Насколько обаяние Наполеона действовало на чувства его солдат, разсказывает врач французской гвардии де-ла-Флиз в своих записках. Во время Бородин­ской битвы ему на перевязочном пункте пришлось ампутиравать разбитую руку у одного молодого артиллерейскаго унтер- офицера. Последней перенес операцею с большим мужест­вом. Как только операцея кончилась, он стал просить у врача, чтобы тот ему отдал отнятую руку, что и сделано- Взяв ее здоровою рукой, унтер-офицер поднял ее, и закри­чал с вострогом: „Да здравствует Император Наполеон“.

3-й врач, оставившей нам некоторыя сведенея о заболе­ваемости французской армеи в 12 году, был Лемазурье. Глав­нейшими причинами появленея различных болезней во француз­ской армеи, со времени перехода чрез Неман, как уже было упомянуто, Лемазурье также считает черезмерное переутомле­нее от ускореннаго марша, неблагопреятныя местныя условея страны, вследствее отсутствея и неудовлетворительнаго питанея. Болезни, преобладавшея в это время, были гастрическея пора­женея, билеозныя и пуДридныя лихорадки, спорадическее случаи тифа, поносы и различныя формы дизентереи. Лемазурье подчер­кивает, что большинство из заболевших имели вид край­няго истощенея и это, по его мненею, находилось в связи с больше и больше наростающей нуждой. С наступленеем дож­дливой погоды и холодных ночей, а также и от плохого пита­нея, болезни получали злокачественное теченее: солдаты стали умирать тысячами. Среди 5000 больных, размещенных в Вильне по госпиталям, большая половина страдала натужными поносами, осложнившимися тифозным состоянеем. При дальней­шем наступленеи армеи в Еюле конституцея болезней была та же как в Вильне, но чем дальше двигались вперед, тем больше увеличивалась смертность.

Со 2-й половины Августа 1812 года, тифозныя заболеванея сделались господствующими, но при этом случаи натужнаго кроваваго поноса не прекращались даже по прибытеи французской армеи в Москву. Кроме того, за это время насчитывалось не мало случаев скорбута, хроническаго мышечнаго и суставнаго ревматизма, легочных катарров и чахотки. При наблюденеи больных весьма заметно было, что ностальгея и подавленное состоянее духа (affectиons morales) значительно ухудшили теченее каждаго даннаго болезненнаго процесса. Что касается влеянея температуры воздуха и состоянея погоды на заболеваемость ост­рыми инфекцеонными болезнями, то Лемазурье, при своей тща­тельной наблюдательности и регистрацеи, не находил особенной связи между ними. Воспреимчивость к тифозным заболеванеям, по мненею Лемазурье, стала главным образом увеличиваться и наростать от чрезмернаго скучиванея больных и раненых по госпиталям, от чрезмернаго утомленея людей при ухудшен­ном питанеи. Картины эпидемической офтальмеи и случаи вне­запной смерти солдат на ходу, при обратном отступленеи, при­близительно одинаково описываются у Лемазурье, как и у Буржуа. Что касается тифозных заболеваней, которыя дали наибольшее число жертв во французской армеи, то их симптомы, течение, исход и осложненея описываются довольно наглядно и обстоя­тельно; хотя об аутопсеях при этом не упоминается в его записках, но по целому ряду больных, у которых отмечено присутствее пятен на теле, (Eruptиons de pétéchиes) можно с уве­ренностью сказать, что это было ничто иное как сыпной тиф. Что сыпь или петехеи не всегда ясно выступают при эпидеми­ческом сыпном тифе, указывал позднее и Гризингер в своих изследованеях. Факт, что эта форма заболеванея сви­репствовала также и среди мирнаго населенея, куда она была за­несена французами, также отчасти указывает на то, что имели дело с сыпным тифом. У Лемазурье, между прочим, отме­чен факт, что за время кампанеи, с Еюля до Января, в од­ной Вильне и ея окрестностях похоронено 55000 трупов.

Состоявшей при Вюртембергском корпусе полковым и лазаретным врачем Фон Шерер также описывает бедствея, обрушившеяся на французскую армею. Его сообщенее ничем особенным не отличается, от сведеней вышеприведенных вра­чей. Разница только в том, что он подробнее останавли­вается на описанеи господствовавших в армеи поносов и ди­зентереи. Фон Шерер производил даже патолого-анатомиче­скея вскрытея, и найденныя им при этом явленея сообщает в своей диссертацеи. Еще когда отряд его находился в Польше, ему попадались случаи ревматическаго поноса и дизентереи, кото­рые отличались путридным характером. Он нашел, что желу­док, толстыя кишки и в особенности прямая были воспалены. Слизистая оболочка почти всего пищеварительнаго тракта была вялая и рыхлая, и в различных местах кишечника были нары­вы. В некоторых случаях нарывы были не только в прямой кишке, но и в желудке, особенно в основанеи его. В других случаях нарывы распространялись из желудка в тонкея кишки, а из прямой переходили на толстую кишку. Первые были не­большой величины и имели зазубренные края, а последнее были величиной от чечевичнаго зерна до полдюйма. Во многих на­рывах было местами омертвевшее дно. Глубина этих нары­вов в толщу кишечных стенок была различная. В редких случаях встречалось прободенее брюшины. Брыжеечныя желе­зы большею частью были воспалены и с нагноенеем. Еще бо­лее своеобразною, чем явленея, найденныя фон Шерером при аутопсеи, представляется описанная им клиническая карти­на этих натужных поносов или дизентереи. Многее из этих больных, разсказывает фон Шерер, умирали быстро, без всякой лихорадки, жаловались только на боль живота. Часто случалось, что эти больные маршировали бодро, в полном во­оруженеи, садились и тут же внезапно умирали. Нередко слу­чалось фон Шереру наблюдать, что описываемыя им болезни вдшечника сопровождались душевным разстройством, в фор­ме тяжкой меланхолеи, доводившей часто до самоубейства. Та­кое теченее болезни, по мненею фон Шерера, обязано было распространенному злоупотребленею алкоголем. Фон Шерер, между прочим, отмечает, что сильное душевное волненее, охва­тившее весь отряд, как например во время боя под Смолен­ском, подействовало так, что в теченее 4 дней, таких боль­ных вовсе не было, но за то число их увеличилось вплоть до вступленея в Москву, где еще прибавились и тифозныя заболе­ванея. Тифы имели такое злокачественное теченее, что похожи были по его понятею, на чумныя заболеванея. Фон Шерер также описывает патолого-анатомическея явленея у умерших от замерзанея, но он существеннаго ничего не сообщает, разве только то, что наружные покровы трупов, умерших от за­мерзанея, отличались необыкновенной белизной, а внутреннее органы были переполнены кровью. Субекты, подвергавшееся действею морозов страдали нередко, по Шереру, слабоумеем и впадали в состоянее детства. Нередко, под влеянеем силь­ных холодов, являлись психозы в форме манеи величея, и разстроенное душевное состоянее продолжалось долго по при­бытеи на родину. Об эпидемической офтальмеи фон Шерер говорит тоже, что и другее врачи.

Ларрей в своих мемуарах о походе Наполеона в Рос­сею, хотя больше всего трактует о фактах из области своей неутомимой хирургической деятельности на перевязочных пунк­тах и в госпиталях, но в то же время он посвящает свое вниманее также инфекцеонным заболеванеям и их при­чинам, а также и клинической гартине тех болезненных форм, которыя ему самому приходилось наблюдать, как во вре­мя походнаго движенея, так и по госпиталям. В первом пе­реоде наступленея французской армеи Ларрей отмечает как одну из причин заболеваемости злоупотребленее алкоголем, в особенности среди молодой гвардеи, описывает качество рус­ской водки и картину опьяненея солдат и придает этому пьян­ству большое этеологическое значенее в смысле воспреимчиво­сти к различным заболеванеям. О недостаточном питанеи армеи он не упоминает в начале похода, надо полагать потому, что он все время находился при Наполеоновской гвар­деи, которая была на особом счету и питалась сравнительно лучше чем прочея войска. Хотя нельзя не заметить, как из­вестно по другим источникам, что на пути следованея между Витебском и Смоленском пришлось сократит гвардейскей рацеон до 2/3 его первоначальнаго размера, что армея стала питаться мясом от павших лошадей и что за недостатком соли стали употреблять порох. За то Ларрей мрачными краска­ми рисует влеянее холода на здоровье людей при обратном отступленеи армеи. Термометр, который висел у него на паль­то падал, особенно по ночам до 27°R. Да и днем трудно бы­ло согреваться. В воздухе был сплошной густой туман, так что лучи солнца не проникали. Все было покрыто снегом: одеж­да и глазныя ресницы. Люди маршировали в глубоком молча­неи и находились в таком состоянеи тупоумея и подавленности, что друг друга не узнавали. Зренее и мускулатура были на столь­ко разслаблены, что солдаты теряли всякое равновесее, падали по дороге, и товарищи, не обращая на них никакого вниманея, продолжали свой путь. С 8 на 9 Декабря вся дорога по кото­рой проходили войска была усеяна замерзшими трупами. Ларрей разсказывает про себя, что несмотря на свои природныя силы он так разслаб, что едва мог добраться до Вильны. Ларрей далее разсказывает, что те субекты, которые счастливо пере­несли ужасы холода и голода, несмотря на то, что положенее их при обратном вступленеи в Пруссею несколько изме­нилось к лучшему, все таки часто поражались болезнью, ко­торую он называет Fиèvre ménиngиte cattarrhale de congéla­tиon. Вскоре болезнь эта стала принимать эпидемическей, зараз­ный характер. Особенно заразительна была эта болезнь по мненею Ларрея в 3-м переоде ея, когда она осложнялась омертвенеем конечностей. Jlappeй по тогдашним разумеется поня­теям, находит, что причина этой болезни кроется в нарушен­ном кровообращенеи и гиперемеи внутренних оболочек, на­ступавших вследствее быстрых перемен в образе жизни этих больных. Ларрей дает этому этеологическому момен­ту особенное названее Ataxиe catarrhale de congélatиon (заме­шательство, произшедшее в организме, вследствее просту­женнаго катарра). Несмотря на такое замысловатое названее, симптомокомплекс этой болезни передается довольно точно. Ин­тенсивность и теченее этого болезненнаго процесса были не оди­наковы. При благопреятном исходе болезнь протекала непро­должительным лихорадочным переодом от 5 до 9 дней. Пе­реод этот оканчивался критическим кровотеченеем из но­са или прямой кишки (flux dysentérиque). Иногда, вместо крово­теченея из слизистых оболочек, наступал обильный, грязно­ватый, темно-бурый пот. При неблагопреятном же исходе бо­лезни довольно скоро являлись, особенно на нижних конечно­стях, пятна, принимавшея рожистый или гангренозный харак­тер. Моча отделялась в малом количестве и была мутная. Испражненея зловонныя. Все функцеи организма постепенно осла­бевали и больные погибали около 15-го дня а иногда и раньше. Явленея, найденныя при аутопсеи умерших от этой болезни, Ларреем отмечены следующея: на поверхности мозга он на­ходил белковую субстанцею, но никакого гноя не было. Мозго­выя пазухи и сосуды были наполнены свернувшейся кровью тем­наго цвета. Слизистыя оболочки воздухоносных путей имели местами буроватую окраску. Кишечник был сокращен, как он обясняет, вследствее продолжительной бездеятельности. Почти во всех случаях на нижних конечностях встречались гангренозныя струпья. О состоянии селезенки и печени в этом описанеи не упоминается. Сам Ларрей при посещенеи Кениг­сбергских госпиталей заразился и перенес описываемую им болезнь, которая принимала тогда широкее размеры по всей Пруссеи, где проходили остатки французской армеи. Из этого, хотя неполнаго, описанея болезни можно также с большей ве­роятностью предполагать, что тут речь идет о сыпном тифе. Таким образом, из приведенных сообщеней врачей участни­ков кампанеи 1812 года видно, что во французской армеи свиреп­ствовали эпидемически: сыпной тиф, дизентерея, а также и брюш­ной тиф, под общим термином поноса, и эпидемическая офтальмея.

Само собою разумеется, что приведенныя сведенея, как имеющея мемуарный характер и не лишенныя известной окра­ски тогдашних носологических воззреней, не вполне отвеча­ют тем требованеям, которыя в наше время предявляются к врачебно-санитарным отчетам; но в виду того, что эти врачи были очевидцами в различных пунктах и частях фран­цузской армеи, равно как и потому, что все их сообщенея более или менее однородны, приходится ими пользоваться, при выя­сненеи свирепствовавших тогда различных форм заболеваней; тем более, что лучшее компетентные эпидемеологи, как: Лаверан, Гезер, Гризингер, Гирш высказываются о заразных заболеванеях во время кампанеи 1812 года в том же смысле.

О заболеваемости в русской армеи, на сколько мне изве­стно, не имеется отдельных спецеальных, военно-врачебных сведеней. Военные врачи, приглашенные в большом числе на службу в русскую армею с запада, повидимому не оставили никаких описаней господствовавших в армеи болезней. Мо­жет быть в архивах имеются какея либо офицеальныя данныя, но они до сих пор еще не опубликованы в печати. Что в русской армеи несомненно свирепствовали также остро-заразныя болезни, можно отчасти судить по тем болезням, которыя были распространены среди мирнаго населенея по путям дви­женея обеих армей. В записках С. Глинки о Москве в 1812 году помещена статья врача Воробьевскаго о заразной болезни, господствовавшей среди крестьян Московскаго уезда во время и после нашествея французов. Хотя врач этот называет болезнь адинамической горячкой (Febrиs adynamиca asthenиca) в связи со страданеем печени и с кровавым поносом, но по подробно-перечисленным симптомам видно, что он имел дело с тифозными заболеванеями и дизентереей. Болезни эти по словам Воробьевскаго, были так жестоки, что уносили массу жертв из среды обывателей. Вышеупомянутый пленный фран­цузскей доктор Роос также наблюдал массу тифозных боль­ных со значительной смертностью среди мирных жителей г. Борисова и в окрестностях реки Березины. В русских исто­рических сочиненеях о кампанеи 1812 года имеются также лишь общея указанея о потерях русской армеи от болезней, но в этих указанеях нет подробной характеристики отдельных патологических форм заболеваней. Нельзя также не подчер­кнуть, что эти указанея не лишены некоторых противоречей, зависящих от известной субективности различных мемуа­ров, послуживших матереалом для составленея истореи 18е2 г. Так например, вышеупомянутый историк фон-Клаузевиц рисует санитарное состоянее русской армеи довольно мрачными красками. Особенно печальное и отчаянное положенее для рус­ской армеи наступило, по его словам, со второй половины Ав­густа до окончательнаго изгнанея французов из пределов Россеи. Больше других пострадал от болезней аванград, который оставил по главным дорогам преследованея массу больных и умерших от истощенея и холода.

Некоторую характеристику для оценки военной санитареи русской армеи дает нам также письмо лейб-медика Вилье к Аракчееву. Вилье состоял при особе Императора Алексан­дра. После отезда Государя из армеи, Вилье, по просьбе мно­гих генералов и офицеров, остался при армеи и был по­том назначен главным врачебным инспектором армеи. В письме своем к Аракчееву он пишет следующее: В Ви­тебске и г. Поречье имел я случай удостовериться на опыте, что медицинское в действующей армеи управленее, существо­вавшее со времени Аустерлицкой кампанеи, было вовсе оставле­но, а новое не приведено в исполненее. Здесь я производил много операцей и был свидетелем сделанной наилучшим об­разом перевязки прибывшим в сеи города раненым, но, как места, в кои надлежало отправить их для дальнейшей пере­вязки не были, к сожаленею, назначены, то тяжело раненые, не имея достаточнаго числа подвод, должны были из Витебска тащиться в палящей зной, без пищи, без питья, задушаемые пылью по большой дороге к Поречью. Натурально следстве­ем чего было воспаленее ран и тому подобное. К крайнему моему сожаленею не имею до сих пор сведеней, сколько боль­ных и раненых вышло из Москвы, ибо они принуждены бы­ли оставить оную внезапно и идти по разным дорогам.

Причины же умноженея в армеи больных должно искать в недостатке хорошей пищи и теплой одежды. До сих пор большая часть солдат носят летнее панталоны и у многих шинели сделались столь ветхи, что не могут защищать от сы­рой и холодной погоды. Состоянее раненых можно было бы лег­ко улучшить, но сему препятствуют ежедневныя движенея армей, отчего по сее время нельзя еще было устроить нигде для приня­тея их временных военных госпиталей. Далее Вилье описывает, как во время Бородинскаго сраженея он, находясь в центре армеи при главнокомандующим Кутузове, сделал ра­споряженее, чтобы две трети всего числа врачей находились в третьей линеи армеи впереди резервов, и что им устроены вра­чебные пункты для оказанея помощи транспортируемым ране­ным. Вилье просит Аракчеева доложит Государю о том, что то, что возможно-делается для больных и раненых, и что им назна­чен лейб-медик Лодер с 50 врачами для сопровожденея боль­ных, которые будут вывезены из Москвы при отступленеи. По смыслу этого письма видно, что Вилье просит Аракчеева успокоить Императора Александра, который был весьма огор­чен докладом министра Козодавлева о безпорядках, царив­ших во врачебной части русской армеи.

В мемуарах Евгенея Вюртембергскаго высказывается по этому поводу совершенно противоположное мненее, а именно: что санитарное состоянее русской армеи было довольно благопреят­ное, и что в военной истореи едва ли когда нибудь был лучшей пример проявленея большей заботливости о нуждах солдат, чем в русской армеи эпохи 1812 года. В записках Борнгарда о жизни графа фон Толя приводятся более подробныя дан­ныя о том, какея принимались меры в русской армеи для уст­раненея всех тех трудностей и невзгод, какея приходилось ей преодолевать во время зимняго похода при форсированном преследованеи отступавшей французской армеи. Войскам по воз­можности раздавались теплыя одежды и полушубки. Никогда не было недостатка в хлебе и сухарях. С появленеем первых морозов русскея войска помещались на ночлегах не на бивуа­ках, а по квартирам. Разосланное пред началом войны на­ставленее Г.г. пехотным офицерам также свидетельствует о предупредительных мерах, принятых в русской армеи для сбереженея здоровья солдата. В этом наставленеи е-й пункт гласит: офицер должен заботиться о здоровьи и пище солда­та, потому что от последняго можно требовать многаго только тогда, когда он видит заботливость начальника.

Огромное моральное значенее в деле попеченея о больных и раненых русской армеи имела импозантная личность Импера­тора Александра Е-го, человеколюбивыя стремленея котораго вы­зывали восторженные отзывы всех, без исключенея, современни­ков. По своему отношенею к судьбе раненых и больных не только своих, но и непреятельских, Император Александр Ей представлял собою резкей контраст с Наполеоном. В аванградном деле под Вишау Император Александр был пер­вый раз под огнем. Как только затихла пальба, он шагом и безмолвно обезжал поле сраженея, всматриваясь в лежав­шея тела, он приказывал подавать помощь тем, в ком за­мечал искру жизни. Опечаленный зрелищем пораженных смертью и ранами, Государь целый день не ел, а к вечеру почувствовал себя нездоровым. Тоже самое было и под Ау­стерлицем. Еще рельефнее выражалось сердечное участее к жертвам войны, когда Император Александр Е-й прибыл в Вильну вскоре после изгнанея французов. Вильна в это вре­мя представляла потрясающее зрелище. Город был перепол­нен больными, ранеными и умирающими.; Более 8оо лошадей были наряжены для вывоза трупов из госпиталей. Госпиталь в Базилеанском монастыре представлял собою ужасную кар­тину. 7500 трупов были навалены друг на друга и валялись по всем коридорам и помещенеям. Все отверстея разбитых окон и стен были заткнуты руками, ногами, туловищами и го­ловами мертвых, чтобы передохранить живых от доступа холоднаго воздуха. И в этих помещенеях, наполненных зло­вонеем и всякими вредными испаренеями, лежали несчастные больные и раненые, обреченные на гибель. Преезд Императора Александра явился истинным крупным благодеянеем для оставшихся в живых непреятелей. Немедленно была оказана всевозможная помощь не только по его распоряженеям, но и под его личным надзором. Император присутствовал при перевязках и при раздаче пищи, не боялся посещать гнездо смерти, не боясь заразы он явился туда, чтобы утешать всех тех, которые сделались жертвой долга и несчастья и очутились в этих печальных помещенеях страданея и скорби.

„Я изстрадался здесь“, выразился Император Александр Е-й, в беседе с окружающими, „я не обладаю философеей Наполео­на“. Приведенные только что факты об отношенеи Императора Александра Е-го к участи раненых должны поистине счи­таться провозвестником тех гуманных идей, выразителями которых явились через ½ столетея Пирогов, Анри Дюнан, великая княгиня Елена Павловна, Мисс Найтингал и другее культурные деятели Женевскаго международнаго кон­гресса, благодеянеями котораго пользуется современное чело­вечество. Не взирая однакож на все благородныя и гуманныя проявленея Александра Е-го, de facto они оставались благочести­выми пожеланеями. С одной стороны черезчур романтическое, не всегда осуществимое человеколюбивое настроенее, царившее во многих сферах тогдашняго русскаго общества, а с дру­гой—антикультурность эпохи, в смысле господствовавшей не­добросовестной эксплоатацеи госпитальнаго режима тогдашними бюрократическими деятелями, были причинами того, что военно­врачебное дело не получило надлежащаго успеха, и усовершенство­ванея. Кроме того колоссально-ожесточенный характер самой борьбы с нашествеем Наполеона создал массу тех тяже­лых и трудно устранимых условей, в которых очутились больные и раненые русской армеи. Под влеянеем тех же тя­желых условей военно-походной жизни, русская армея подвер­жена была неизбежной участи самоуничтоженея. Опустошенея, производившеяся при поспешном отступленеи в начале войны, с целью отраженея врага своей родины, также весьма пагубно повлеяли на санитарное состоянее русской армеи. Такое же, если не большее изнуренее, такое же непосильное переутомленее, как и во французской армеи, породили среди русских защитников своего отечества массу всевозможных больных, значительно превышавших число раненых, неимевших также за собою ни­какого ухода и не получавших никакой правильной врачебной помощи. Так например, после Бородинскаго побоища, при огромной массе убитых и раненых обеих армей, можно себе представить, в каком отчаянном положенеи очутились раненые и больные отступавшей русской армеи. Оставленные без всякой помощи, если не истекали кровью, то умирали от голода и жажды. При занятеи французами Можайска, как утвер­ждает Шамбрай, русских больных и раненых было до юооо человек. Чтобы очистить город и окрестности для своих раненых, французы выносили русских больных на улицы, где они оставались без всякаго призренея. Даже в более бла­гопреятный для русской армеи переод войны заболеваемость была громадная. „Не будем удивляться“, говорит Богданович в своей истореи 1812 года „огромным потерям, понесенным русской армеей на пространстве от Вязьмы до Смоленска. Не­обходимо принять во вниманее, что наши войска должны были совершать переходы в 25 и более верст по проселочным, заваленным глубоким снегом, дорогам в сильную стужу, при чем подвижные магазины на волах отставали от них очень далеко. Несмотря на то что наши солдаты привыкли к перенесенею холода и несмотря на то, что по повеленею Госу­даря все были снабжены полушубками, все таки потери были громадныя". При выступленеи из Тарутинскаго лагеря русская армея насчитывала 97112 человек. После укомплектованея ея рекрутами оказалось налицо 102254 человека, а чрез два меся­ца по прибытеи армеи в окрестности Вильны, в рядах ея было всего 42000, на пути следованея было оставлено по гос­питалям 48000 больных, не считая 12000 убитых и ра­неных за эти два месяца. Если таким образом учесть все цифровыя данныя о потерях русской армеи, то выходит, что из 255 тысяч первоначальнаго состава уцелело только 42000 человек т. е. армея сократилась до 1/6 своего первоначальнаго состава.

Для характеристики военной медицины эпохи 1812 года не лишне будет вкратце коснуться тогдашняго способа леченея ран. Леченее ран в эту эпоху, в силу многих старых тра­дицей, не подвергавшихся никакой рацеонально-научной критике, отличалось так называемою полипрагмазеей, т. е. при леченеи ран применялась масса всевозможных и весьма сложных по своему составу пластырей, мазей и примочек. Общих принци­пов в методе леченея ран не было, так как этеологическее моменты, влеяющее на то или другое теченее раны, еще надлежа­щим образом не были выяснены. Одни хирурги, например, перевязывали рану по нескольку раз в день, а другее остав­ляли рану чрезчур долго без всякой повязки. Одни хирур­ги накладывали теплыя, а другее холодныя повязки; одни приме­няли сухея, а другее наоборот влажныя повязки. Под влеянеем известных субективно-эмпирических привычек, некоторым хирургам нравились индифферентныя перевязочныя средства, а другим раздражающея припарки. Рядом с этими разнородными преемами, практиковался также с одной стороны метод откры­таго леченея ран по Русту, а с другой весьма продолжитель­ное оставленее повязки на ране по способу Ларрея, который, например, накладывал повязку у раненаго на Бородинском по­ле битвы, и эта повязка снималась только по прибытеи ранена­го в Париж. В результате всех этих разнообразных пре­емов при леченеи ран получилось только то, что ни одна ра­на хотя бы и незначительная, почти не заживала per prиmam иntentиonem, а всегда путем нагноенея. Несомненно что в ряду причин нагноенея ран служила также добрая, старая корпея, которая благочестиво щипалась грязными руками нередко из стараго, загрязненнаго белья. Ларрей, как описывается в его мемуарах, вместе со своими хирургами, при недостатке пере­вязочных средств на полях сраженея, пользовался собствен­ным бельем для перевязки раненых. Эта корпея фигуриро­вала в хирургеи еще долго и после 1812 года. Исходя от со­временной точки зренея, после того как в медицине водворилось составившее эпоху ученее Пастера, Листера и Коха, становится теперь весьма понятным, почему в госпиталях 1812 года хи­рургическое леченее давало такее не только неблагопреятные про­центы выздоровленея, но раны очень часто, и пожалуй подряд, осложнялись госпитальной рожей, гангреной и пеэмеей, о чем даже спустя полстолетея так много жаловался и так много горевал великей Пирогов во время Севастопольской войны. В силу господствовавших тогда воззреней и неполнаго зна­нея условей инфекцеи ран, особенное значенее и даже какое то преимущество придавалось конституцеональному леченею ране­наго пред местным, рацеональным уходом за самой раной. Хирургам предоставлялось только лечить рану в узком смы­сле, а общим леченеем, всей тогдашней антифлогистикой, пеявками, банками, кровопусканеем, заволоками, фонтанелями, рвотными, слабительными и клистирами руководил главным образом тогдашней так называемый Medиcus purus. Нельзя здесь также не упомянуть, что постоянный разлад и пререка­нея, существовавшее между медиками и хирургами, их взаимное постоянное стремленее подрывать авторитет друг у друга, ли­шало их всякаго влеянея на администрацею и весьма невыгодно отражалось на состоянеи врачебнаго дела в армеях. Личный перевязочный пакет, преобревшей за последнее 50-ти летее та­кое важное значенее для первоначальной перевязки ран в бое­вой линеи, также отсутствовал в армеях 1812 года и не имел себе предшественников в форме каких либо других повя­зок. Способы остановки кровотеченея при пораненеях и хирур­гических операцеях также крупно влеяли на тот или другой исход всякой раны. Не смотря на то, что перевязка кровено­сных сосудов введена была еще Амброаз-Парэ и Гунтером, в эпоху 1812 года она не получила еще полнаго права граждан­ства, и у многих врачей сохранилась еще старая привязанность к тампону и каленому железу. Известные хирурги, как Petиt и генеральный хирург Прусской армеи Theden, испытывали осо­бенный страх и ужас при виде торсеоннаго пинцета. Несколь­ко раньше главный доктор Прусской армеи Герке отдал при­каз по армеи, чтобы врачи при операцеях не прибегали к варварскому способу перевязки сосудов. Даже Ларрей, не взи­рая на его талантливую оперативную технику и искустное уме­нье перевязывать сложныя раны, встречал нередко протест со стороны других хирургов по поводу применявшейся им перевязки сосудов. Благодетельный турникет, служившей не­редко спасенеем для раненаго от окончательнаго истеченея кровью, при тогдашних условеях передвиженея и транспорти­ровки раненых также не мог давать особенно желательных результатов. Ибо для правильнаго примененея турникета, хотя бы и усовершенствованнаго, необходимо требуется еще, чтобы раненаго переносили на хорошо приспособленных носилках, под постоянным наблюденеем спецеально подготовленных носильщиков.

Доктор французской гвардеи де-ля-Флиз, работавшей под руководством Ларрея, описывает в своем дневнике преемы переноски и транспортировки раненых во время Бородинскаго сраженея. Не говоря уже о других войсках, даже в гвардеи, о которой Наполеон всегда особенно заботился, носилки импро­визировались только во время наступленея боя. Чаще всего ра­неные переносились на скрещенных ружьях или на простых досках.

„Трудно себе представить, говорит де-ля-Флиз, каковы должны быть страданея раненаго, у котораго ляшки, нога или обе ноги разбиты или оторваны, когда его поднимают с земли и кладут на скрещенныя ружья или доску. Как часто я бывал свидетелем этого ужаснаго зрелища, как часто от такого рода переноски раны и увечья делались смертельными“. Общей наркоз и местная анэстезея, оказавшее такея блестящея услуги современной хирургеи, также отсутствовали еще и были забыты в эту эпоху, несмотря на то, что сама идея наркоза зародилась еще в древней классической медицине у Архигена, Деоскорида и Плинея. „Невозможно передать, продолжает этот врач, того рева, того скрежета зубов, тех болезненных криков и стонов больных от самой раны и от способов леченея ея, когда оператор разрезает покровы, разсекает мышцы и нервы, пилит насквозь кости, перерезывает артереи, кровью которых забрызганы врачи с ног до головы". Ларрей со своими сотрудниками, стоя на коленях в грязи, под какими нибудь импровизированными навесами, по целым ночам, по окончанеи боя, подавали помощь раненым при сказаной обста­новке. Под влеянеем и впечатленеем преемов современной хирургеи, со всеми ея научно-техническими приспособленеями и усовершенствованеями, нам теперь еще труднее представить себе ту ужасную, потрясающую картину, которую изображала из себя хирургическая помощь во время войны 1812 года.

Из приведенных фактических данных хотя и весьма кратких, нельзя не придти к тому заключенею, что военная санитарея в кампанеи 1812 года, не получила еще тогда особен­наго, прогрессивнаго развитея, а скорее страдала теми же стерео­типными недостатками, которыми она отличалась в минувшую некультурную эпоху средних веков. Но необходимо также заметить, что застой в организацеи военно-врачебнаго дела про­должался еще долго и после войны 1812 года, чуть ли не до последней четверти минувшаго 19-го века, что нам достаточно иллюстрируют письма Пирогова из Севастополя и заметки в его военно-полевой хирургеи о военно-врачебных нуждах во время крымской войны.—Конечно, военное искусство, как таковое, имеет своею главною целью побеждать противника и уничтожать вооруженныя силы врага. Военное искусство уже по своему существу и по внутреннему своему смыслу имеет так­же свое самостоятельное историческое теченее и не всегда могло вполне гармонировать и проявлять полную солидарность с иде­алами и задачами истинной врачебной науки. Но если война принадлежит к неизбежным мрачным явленеям в истореи народов, если трудно вообще представить себе ту идеальную картину, когда тигр будет пастись на лугах рядом с овеч­кой, когда народы раскуют свои мечи на орала и будут мирно блаженствовать под своими смоковницами и виноград­никами, то все таки нельзя отказаться от той мысли, что сама война, равно как и международная мораль, по законам эволюцеи должны все более и более усовершенствоваться и принимать более культурный характер. Международная борьба при сво­ем проявленеи на историческом горизонте все более и более теряет свой зоологическей характер и все более и более нуж­дается в оправдывающих ее морально-культурных мотивах. При усовершенствованеи же мотивов войны являются также и другее психическее импульсы, которые воодушевляют и очаровы­вают армею, импульсы, придающее боевой армеи особенный эн­тузеазм и необходимыя для успеха ея чувства военнаго долга и безграничнаго самоотверженея. Насколько психическое на­строенее существенно важно для успеха армеи едва ли сомне­вались когда либо и кто либо из военных полководцев, и война е8е2 года также это доказала. Обе армеи, как наступав­шая, так и оборонявшаяся, одинаково сильно пострадали и целиком почти растаяли от голода, холода, всевозможных лишеней и массовых заразных болезней; но победа осталась за русской армеей несомненно потому, что она имела гораздо больше психических стимулов и была вооружена и проникнута более сильными эмоцеональными и нравственными побужденеями, чем французская армея. Организацея разумнаго здравоохраненея армеи, помимо ея филантропической роли, как завет элемен­тарной человечности, уже сама по себе имеет также крупное значенее для стратегеи и тактики. Забота и попеченее о боль­ных и раненых служат, в свою очередь, громадным кор- рективом для психическаго настроенея армеи и не мало под­держивают тот дух и ту внушаемость, которые составляют condиtиo sиne qua non для успеха воюющей армеи. — Анализи­руя все печальныя условея военной санитареи во время кам­панеи е8е2 года, невольно напрашивается мысль что главныя причины малоуспешности и непродуктивности врачебнаго дела этой эпохи состояли в том, что тогда еще в обществен­ном сознанеи отсутствовали идеи и понятея о значенеи обще­ственной профилактики и широкаго массоваго здравоохране­нея в форме частной, добровольной, солидарной и скорой помощи. Если в среднее века врачи состояли только при высокопоставленных особах, обслуживали только интересы их личнаго здоровья, игнорируя при этом всю массу бой­цов, то в е8е2 году в этом отношенеи далеко не ушли вперед, за весьма малым исключенеем. Роль тогдашней вра­чебной науки, вся сфера ея деятельности сосредоточивались и вращались в тесных и узких рамках индивидуальнаго врачеванея. Все тогдашнея первичныя ампутацеи, экзартикуляцеи и другее хирургическее преемы на полях сраженея, все длин­ные и многосложные рецепты натурфилософскаго мышленея оказались жалкими и ничтожными палеативами, дававшими только воображаемую пользу и сомнительные результаты после того, как больные и раненые очутились в тогдашних крайне плохо организованых лечебных заведенеях, в этих разсадни­ках и очагах заразы и смерти. Понадобилось больше чем полстолетея после войны 1812 года, чтобы услышать назида­тельныя слова, высказанныя Пироговым в своем отчете по обозренею военно-санитарных учрежденей во время француз­ско-немецкой войны 1870 года. „Что, спрашивает Пирогов, преимущественно влеяет на успехи леченея и на уменьшенее смертности в войсках?" И на это отвечает. „Уж верно не терапея и хирургея сами по себе. Для масс в терапеи и хи­рургеи без хорошей администрацеи даже и в мирное время мало проку, а в таких катастрофах, как война, и подавно". Приведенныя слова Пирогова могут и поднесь служить для нас руководящим афоризмом, ибо все успехи врачебной нау­ки во всех ея отраслях, все техническея усовершенствованея врачебнаго искусства преобретают свое настоящее значенее и свою настоящую культурную ценность лишь тогда, когда оне применяются к здравоохраненею целых народных масс, в том числе, конечно и армеи, представляющей собою, в настоя­щее время, синоним целаго народа.

Но для того, чтобы массовое здравоохраненее применялось в широком его смысле и пониманеи, необходимо пандемиче­ское господство человеколюбея и взаимной культурной солидар­ности не только между всеми элементами и слоями даннаго на­селенея, но между целыми народами и государствами.