The mathematization of medicine

Abstract

The impetus for this article was provided by Ing. I. M. Pautkin and Dr. D. N. Matveev (for which I am grateful to them) the following works:

Full Text

Толчком к настоящей статье послужили любезно присланные мне инж. И. М. Пауткиным и д-ром Д. Н. Матвеевым (за что при­ношу им товарищескую благодарность) следующие их работы:

1. Математ. определение подхода к антруму сосцев. отр., 1928.
2. Закономерность строения височн. кости, 1929. Ч.
3. Матем. препараты височн. кости, 1929.
4. Структура черепа в матем. перспективе, 1930.
5. Математ. горизонталь черепа 1930.
6. Д. И. Матвеев. Математика в медицине 1931.

Как видим, авторы проявили незаурядную энергию в деле пропа­ганды и приложения математического метода к разработке медицинских тем. В наше сугубо критическое, в смысле методологической растерян­ности, время, работы П. и М. заслуживают серьезного внимания, тем более, что они не одиноки в своих симпатиях к математическому методу в медицине¹).

Прежде всего нельзя не отметить отрадный факт длительного и продуктивного сотрудничества работников двух столь далеких специаль­ностей, как математика, и медицина. В пользу авторов говорит и наличие методологических исканий во всех их работах и стремление опереться на философскую базу. К сожалению, эти формальные достоинства не уравновешивают изъянов содержания.

Начать с того, что в исходных положениях авторы стоят на архаических позициях И. Канта, который еще в 1786 г. в Мета­физических начальных основаниях естествознания“ провозгласил, что „во всяком отдельном учении о природе собственно пауки заключается лишь настолько, сколько в ней содержится математики“. По существу, это вариация еще более древней мысли Галилея, утверждавшего, что „природа пишет на матем. языке; знаки, созданные ею—треугольники и круги, и без них нельзя понять ее речь“.

Математика оказывается царицей всех наук. Исторический ход их развития с этой т. зр. „является в сущности, математической перестрой­кой знаний“. Так именно и говорит д-р М. в полном согласии с цити­руемым им акад. А. Стекловым. Но авторитет Стеклова для нас не убедителен. Стеклов п сам не свободен от махистских концепций. Достаточно сказать, что он не признает объективного существования пространства и полагает, что основной философский вопрос о том, действительно ли существуют вещи вне нас лежащие—внешний мате­риальный мир — не имеет, смысла“... Столь же мало убедительны и ссылки д-ра М. на Н. В. Бугаева и Парфентьева. О первом мы знаем, как о главе реакционнейшей московской школы математиков и идеалистов, а второй, судя по приводимым цитатам, в лучшем случае является механистическим материалистом.

Т. о., все упомянутые ученые принадлежат как раз к той разно­видности, о которой Ленин говорил, что они способны давать самые ценные работы по специальности, но им нельзя верить ни в едином слове, раз речь заходит о философии. Д-р М. пренебрег этим советом и. доверившись эклектикам, положил в основу своих работ по медицине идеалистическую труху подновленного кантианства. Но ошибка Канта давным давно была отмечена и наукой и философией. Еще поэт-натура­лист В. Гете убедился на собств. опыте, что как бы чисто и надежно не была обработана математика сама в себе, на почве опыта она на каждом шагу спотыкается и может довести заблуждение до чудовищных разме­ров". С другой стороны, и Гегель, несмотря на то, что в своем идеа­лизме он был гораздо последовательнее Канта, решительно заявил: «только дурная метафизика, которая ставит вместо конкретной идеи односторонние и абстрактные определения рассудка“ способна утверждать, что „точны только те науки, предметы которых могут быть подвергнуты математическим исчислениям". Критикуя эту кантовскую т. зрения, Гегель, однако, странным образом тут же приписывает ее материа­листам и в доказательство ссылается на ход развития наук во Франции, начиная с середины XVIII века. Эта кажущаяся странность легко объяс­няется. Если субъективный идеализм Канта доходил до обожествления математического метода, то это случилось оттого, что он отошел от мате­риализма, а просветители XVIII века, будучи безупречными материали­стами, впадали в ту же крайность вследствие того, что они не дошли до диалектики, которая, как метод, в то время еще не существовала. Так, хотя и по разным причинам, обе воюющие стороны в результате свалились в одно и то же болото эклектизма. Однако эти извинительные ошибки прошлого становятся непростительными для нас, имеющих в своем распоряжении гениальные образцы материалистической диалектики. Единственно только диалектический материализм умеет правильно исполь­зовать математику в науке без ущерба для науки и без вреда для самой математики.

В заметках по диалектике природы (1881—2 г.) Энгельс дает четкую диалектическую формулу. „Применение математики в механике твердых тел—абсолютное; в механике газов—приближенное, в механике жидкостей — еще труднее; в физике — в виде попыток и относительно; в биологии—равно нулю“ (201). Несмотря на огромный полувековой прирост наших знаний, эта формула, в основном, и сейчас сохраняет see свое руководящее значение и методологическую ценность.

И единственно только законы диалектики, как наиболее общие законы самодвижения вещей и понятий, правомочны в обработке мате­риала любой науки. Что же касается частных методов каждой науки, отражающих присущие ей специфические формы самодвижения, то они теряют свою силу и значимость, будучи вынесены за ее пределы.

Новая попытка математизировать медицину и является как раз -одним из примеров смешения и смещения частных методологических планов, как бы „несоизмеримых" между собой. Но раздор с диалектикой необходимо толкает „ученых в идеализм („физический“, „физиологиче­ский", „медицинский") и приводит к отмеченному уже нами выше ша­танию мысли по вопросу об объективности внешнего мира. От такого шатания не свободны крупнейшие умы буржуазной науки. „Аксиомы, говорит А. Эйнштейн, это свободное создание человеческого духа... Поскольку положения математики относятся к действительности, постольку они не верны, и они верны постольку, поскольку не относятся к дей­ствительности". Эйнштейну, конечно, не страшно довести до абсурда правильную в общем мысль о крайней абстрактности чистой математики. Но quod licet Іоvі, non licet bovi, и наши авторы не идут так далеко за Эйнштейном в „героизме консеквеятности". Наоборот, они пытаются свя­зать математику с медициной, поставить ее на службу клинике. Но это толь­ко видимость. В действительности же и они, вместе с Кантом etc сидят, на высотах идеалистического сидят и диктуют оттуда височным костям и черепам человеческим нормы строго математического поведения в на­дежде на их законопослушность. И—это ли не диво—их надежда оп­равдывается, височные кости действительно ведут себя совсем как прос­тые геометрические тела. Как и отчего это случилось, мы разберем ниже.

В доказательство же математического загиба авторов приведем еще факт. Д-р М. доверчиво повторяет вслед за Парфентьевым, что-де „изучая совершенно абстрактно (?!) минимальные поверхности вра­щений" мы можем подойти к познанию форм животных организмов. Ма­ло того, д-р. М. утверждает уже от себя, что „кроме формы путем ма­тематических формул и вычислений устанавливаются и остальные биологические свойства организма и их дифференциальные особенности". Такая постановка смахивает уже на реставрацию пифагореизма с его обожествлением числа, управляющего миром...

Д-ру М. кажется, что так именно дело и обстоит, что мы действи­тельно „шагу не можем ступить" без механики и математики не только в теоретической медицине, но и в клинической практике. Чем же дока­зывает он это смелое утверждение? А тем, что определения пульса, кро­вяного давления, состава крови, состояния сп.-м. жидкости, температурь дыхания и т. д. и т. д.,—все это облекается в отвлеченный и вместе -с тем вполне определенный числовой показатель" и что эти числовые характеристики имеют для нас огромное диагностическое значение.

Это совершенно правильно, но правильно только потому, что при уста­новления показателя мы всегда идем не от числа к материи, а от мате­рии к числу. И только когда он нами прочно установлен и надежно проверен в практике, мы получаем право на обратную дедукцию от чис­ла к материи. Кроме того „облекая" признак в одежды математической символики, мы только переводим язык реальных вещей и процессов на условный язык математики, не меняя ни мало объема содержания этого признака. Хотя такое преобразование правильно и дает большие удоб­ства, во это вовсе не значит, что мы путем математических формул устанавливаем“ биологические свойства организмов. А математическая формулировка не имеет ничего общего с математическим методом.

Венгловский рекомендовал когда-то для нахождения седалищ­ного нерва с целью его вытяжения при невралгии начертить треуголь­ник, соединив между собой задн. в. ость, седалищный бугор и большой трохатер; затем наметить центр треугольника и вести через него разрез параллельно волокнам бол. сед. мышцы. Формулировка, как видим, чисто математическая, но не было и речи о математич. методе. И правильно, здесь, как и во всех перечисленных д-ром М. случаях, мы имеем, дело только с процедурами счета, отсчета, подсчета и перевода в условные коэффициенты (%% и т. и.), т. е. с такими техническими приемами, какими владеет и пользуется каждый торговец, ремесленник, каждый хозяин в своем житейском обиходе. Многовековая практика товарно-де­нежного обращения была всегда ц везде неразрывно связана с бухгал­терским учетом, но это не значит, что она пользовалась математическим методом.

Д-р М. прав, мы не должны недооценивать значения коэффициен­тов,—но мы не должны их и переоценивать. М. утверждает, что „для выяснения состояния организма лучшим методом оказался метод математического измерения“ и в доказательство приводит таблицу цифрового определения душевных состояний, измеряемых цифрами артер. давления» Выпишем несколько данных из этой таблицы.

Желание убить“ (?!)................................... 30

Радостные возгласы........................................ 18

Улыбка...................................................................... 16

Уныние..................................................................... 10

Ужас............................................................................ 1

Умств. покои............................................................ О

Ничего, кроме улыбки, такое применение математики к меди­цине вызвать не может. Сколько бы мы не присоединили еще сюда аналогичных показателей, нам все равно не удастся поймать пси­хологию в столь наивно расставленные ей цифровые силки.

А кроме того, что это за душевные состояния такие, как „ желание убить или радостные возгласы“? Все эти явления не существуют вообще“, an und für sich. Каждый из них есть результат множества конкретных взаимодействий, и „лучшим“ показателем в каждом слу­чае является не высота арт. деления, не частота пульса и т. п., а клас­совая принадлежность наблюдаемого субъекта. Не математика, а исто­рическая теория есть лучший метод понимания душевных состояний человека.

Нет такой науки, которая не прибегала бы при случае к проце­дурам математического учета, но прежде, чем начать считать, мы долж­ны знать, что мы считаем и для чего мы подсчитываем, т. е. нужен предварительный хотя бы некоторый материальный анализ изучаемого предмета и наличие организующей идеи, рабочей гипотезы. Наука долж­на двигаться от материи к числу, а не от числа к материи.

Во всех своих работах авторы не выходят за пределы элементар­ной математики постоянных величин, подчиненной законам формальной логики, а эта логика держит авторов в путах метафизического материа­лизма, рассматривающего вещи не как процессы, а как состояния.

Кризис физики был вызван, как известно, вследствие завоевания ее духом математики (Ленин). Призывая этого духа“ в медицину П. и М. тем самым только осложняют и затягивают разрешение кризиса ме­дицины.

Спору нет, математика позволяет нам кратко, четко и изящно опи­сывать б. или м. простые явления, но она ничего не дает и не может дать для понимания сложных явлений (биология, обществ, науки). Scire est per causas scire. (Знать значит знать причины явления), это положение Спинозы целиком вошло в состав марксистской теории позна­ния. Математика же не знает и не интересуется причинными отноше­ниями; да их и не существует между такими математическими абстрак­циями, как, напр., плоскость и перпендикуляр, круг и диаметр. Матема­тика устанавливает только функциональные зависимости, которые ее полностью удовлетворяют. Ей нужно только одно, чтобы постоянство ус­ловий обеспечивало постоянство результатов, а будут ли эти условия даны реально существующим или они только произвольно нами заданы, это для математики, как науки формальной, абсолютно безразлично. Пре­красно выразился Гете: Die Mathematik ist die Wissenschafft der Richtigkeit nicht der Wahrheit. Такое сознательное ограничение своих целей и дает математике право удовлетворяться констатацией функцио­нальных или кондициональных отношении и не чувствовать необходимо­сти в категории причинности, каузальности, абсолютно необходимой повсюду, где дело идет об изучении материального мира.

Основное открытие П. и М., состоящее в том, что перпендикуляр, восстановленный из точки пересечения биссектрис височного треугольни­ка необходимо должен пройти через антрум, представляет из себя толь­ко описание подмеченного ими статического (геометрического) отношения. Какие биологические причины вызвали это отношение й как оно создает­ся в процессе развития височной кости, этими вопросами захваченные духом математики авторы даже не задавались. Удовлетворившись нахож­дением функциональной математической зависимости, они удовлетворились кондиционализмом в медицине, не подумав о том, что хотя всякая при­чина тем самым есть и условие явления, но это не значит, что всякое условие явления является его причиной.

Гносеологическая разница между кондиционализмом и каузализмом в известной мере та же, что между релятивизмом и диалектическим мате­риализмом. И там и тут есть „грань“, которую не замечают никондиционалисты ни релятивисты. Не заметил этой грани между прочим, и И. М. Рудницкий, который с каким-то непонятным озлоблением треплет меня в № 18 „Врач. Дела“ 1930 г. за мою напечатанную в № 9 того же журнала статью „Против кондиционалпзма“. К счастью, полемичес­кий грохот статьи Р-ц кого далеко не соответствует не разрушительной силе его аргументов, ни точности попаданий. Он бьет, а мне не больно,— мог бы я сказать, перефразируя известную реплику Толстого об Андрееве, и оттого не хочется драться... Да в этом, пожалуй, нет и объективной необходимости. Никакой противник не сумеет ему нанести таких сокрушительных ударов, каким в пылу боя он поражает сам себя- Так, напр, „нынешний" кондиционалист Р-цкий заверяет читате­лей, что примитивный каузализм не имеет почти ничего общего (примы­кает лишь одним краешком") с „диалектическим мышлением“, тогда как кондиционализм („нынешний“? К. В.) связан с ним нераздельно, так как он представляет из себя высшую ступень развития каузализма. „Разве кондиционализм не является (особенно по сравнению с каузализмом углубленным (курс, авт.) исканием причинности?"—восклицает Р., не понимая, как можно не понимать столь простых вещей... За то нам это непонимание т. Р-ц кого вполне понятно: оно произошло от его чрез­мерной близости к „Hanseraапп’у, Roux и др.“ путаникам и еще более от того, что он даже „краешком“ не примыкает к марксизму-ле­нинизму в учении о причинности. Если бы Р-м у было знакомо соч. Л е- нина Материализм и эмпириокритицизм", то он живо и больно почув­ствовал бы, в какое смешное и неудобное положение ставит он себя? пытаясь возвести на высшую ступень и углубить взгляды Ленина.

Да, глухота (идеологическая) большой порок!.. Отрицание причин­ности есть в то же время и отрицание объективной закономерности, утвер­ждает Фейербах. Взгляды Фейербаха—последовательно материа­листические", подтверждает Ленин (ХШ. 126. 7). Отрицание же объ­ективной закономерности необходимо приводит „к объявлению законов природы простой условностью (26, 214), т. е. к кондиционализму. Ка­жется, ясно... что кондиционалисты могут и в настоящее время трудиться б. или м. плодотворно для науки, этого нельзя отрицать. Но подобно тому, как колхозники, не отрицая полезности сохи и плуга в земледелии, переходят от сохи к плугу, а от плуга к трактору, так и мы (хоть мы еще единоличники в науке) должны бросить модные выверты и прошлых и „нынешних" кондиционалистов и пересесть на трактор диалектическо­го материализма для глубокой методологической обработки научной нови.

Открытие П. и М., состоящее в том, что перпендикуляр, восстанов­ленный из точки пересечения биссектрис т. наз. высшего треугольника необходимо попадает на антрум, представляет собственно только точное описание статических отношений, существующих между отдельными частями вис. кости. Какие биологические причины обусловили возникно­вение открытой закономерности, об этом захваченные духом математики авторы не ставят даже и вопроса. Мимолетная и туманная ссылка на роль жевания (по Гальперину) только затуманивает собственные позиции авторов.

В основу их открытия положены не анатомические, не эмбриоло­гические наблюдения, но чисто интуитивное предположение, по которому „внутренние части височной кости находятся в математической (?) функ­циональной зависимости от наружных ее частей“. Это предположение, сводящее полностью сложнейший биологический феномен корреляции к априорной геометрической зависимости, противоречит диалектике и пото­му авансом, так сказать, опорачивает все результаты дальнейшей рабо­ты авторов, как бы тщательно, прилежно и добросовестно она ими не проводилась.

Но ведь наше предположение оправдано практикой, а практика— высший критерий истины,—могут возразить мне авторы. Разберемся в этом возражении. Допустим, что открытие авторов получило права. гражданства в науке. Если так, то действительно в их предпосылке что- то оправдалось, но только что'?. Мы утверждаем, что оправдалось не математическая, догадка авторов, а молчаливо соприсутствующее ей общеизвестное биологическое правило о взаимной корреляции всех частей животного организма; оправдался частный случай этого правила в виде, установленного ими наличия такой зависимости между структурой и внешней формой вис. кости. Авторы открыли существование трех замечательных“ точек на нар. нов. в. к.; одна из точек лежит на скуловом отростке, другая—на сосцевидном и третья—на височной линии или на чешуе. Замечательность этих точек в том, что как бы они не меняли свое взаимное расположение, пункт пересечения биссектрис образуемого ими треугольника остается инвариантным в том смысле, что восстановленный из него к плоскости треугольника перпендикуляр неиз­менно проходит через антрум. Проверив на 80 изолированных костях и 84 трупах свое предположение, авторы не видели ни одного случая отклонения. Отсюда ясен дальнейший ход их мысли. Сконструирован особый прибор для нахождения точного направления на антрум, вырабо­тана методика, „математической антротомии“ в целях клинического при­менения и т. д.

Но нас гораздо больше интересует другое,—каким процессом мысли шли и пришли авторы к своему оправдавшемуся предположению? Об этом они нам ничего не говорят. И даже в части описания хода своих экспериментальных исканий их речь звучит вяло и туманно:,, После мно­гочисленных (!) попыток, необходимые нам постоянные и определенные для каждой вис. кости пункты нами обнаружены“. Если так, то, оказы­вается, мы совершенно напрасно приписали авторам способность  бле­стящей интуиции, постигающей с одного взгляда глубину вещей. Оказы­вается открытию предшествовали многочисленные попытки. В чем же состояли эти попытки, как и сколько раз они производились, почему от­вергались и т. д., все это остается неизвестным, из описания авторов поэтому можно вывести только одно: пробовали всячески: н так и этак- ничего не выходило, пока наконец „после многочисленных попыток не наткнулись случайно на тот „замечательный“ ключ, которым свобод­но отпираются все замки ко всем антрумам. Иначе говоря, исследование подвигалось вперед даже не на ощупь, а на авось, и процесс мысли в ходе и направлении эксперимента не участвовал. В этом изобличает авторов отсутствие у них какой бы то ни было предварительной рабочей гипотезы. Но такая математизация медицины угрожает превратить ее в ученое знахарство и, в лучшем случае, в сборник полезных рецептов.

Такая наука социализму не нужна. Теория пролетарских наук, по­лучая от социалистической практики толчек и направление движения, должна в то же время опережать практику, подготовлять пути и пере­водить на эти кратчайшие пути всю практику социалистического строи­тельства.

Всякий метод, в том числе и математический, есть руководство к действию, а у авторов разбираемых работ, как мы только что видели, математика, в качестве метода, пришла в медицину post factum.

Словно в предвидении методологических злоупотреблений замеча­тельным“ височным треугольником, молодой Маркс так говорил в письме к отцу.

.Математика, имея перед собой треугольник, делает разные построе­ния, приводит доказательства; треугольник этот остается простым пред­ставлением в пространстве; он не развивается ни во что дальнейшее; если его нужно привести к чему-нибудь другому, тогда он принимает другие положения и, в зависимости от этого, получаются различные от­ношения и следуют различные истины. Иначе обстоит дело в конкрет­ном выражении живого мира мыслей, каким является право, государство, природа, вся философия: здесь нужно присматриваться к самому объекту в его развитии, здесь нельзя вносить произвольных подразделений; разум самой вещи должен здесь развертываться, как нечто в себе противоре­чивое п найти в себе свое единство“ (М. и Э. т., I., 433).

Гегельянская терминология, от которой еще не свободен Маркс, не мешает понять диалектико-материалистически истину его слов. П. и М. как раз имели дело не с представлением в пространстве, а с явлением живой природы, но они не присматривались к объекту своего изучения в его развитии, они произвольно внесли в него математические подраз­деления, и оттого сама вещь (вис. кость) не развертывала перед ними диалектически своих связей. Она оставалась неизменной сама в себе и изменяла только свое пространственное положение в отношении к при­кладываемой к ней планиметрической плоскости, пассивно претерпевая все немотивированные манипуляции экспериментаторов. В работах авто­ров помимо математического кондиционализма явно дает знать о себе и не­который уклон в методологический анархизм. И никакой практический успех авторов не в состоянии ровно ничего изменить в абсолютно отри­цательной оценке их научно-исследовательского направления. Такие казу­сы диалектике известны и они не отменяют общего положения марксиз­ма о гносеологическом примате практики (См. Ленин, т. XIII, 116—117).

Обращаясь к оценке прикладного значения работ авторов, та­ковое пока можно признать безоговорочно только в улучшении техники изготовления демонстративных распилов височной кости. Что же касается клиники, то здесь сконструированный ими прибор никаких услуг оказать не может, так как хирургу никогда не приходится иметь дело с скеле­тированной поверхностью всей височной кости. Еще в 1928 г. авторы предваряли о своем намерении „искать возможности практического при­ложения своих теоретических предпосылок“, по в последней работе д-ра М., помеченной 1931 годом, вопрос о применении математической антротомии на больных, как был, так й остался на точке замерзания.

Хотя М. п здесь по инерции продолжает настаивать на многих хи­рургических (?!) преимуществах своего метода, но его опровергает его соб­ственная практика, пли точнее говоря, отсутствие таковой. Может ли быть придумано более сильное возражение против неприложимости спо­соба, чем такое авторское воздержание... Но М. не сдается, он привле­кает, за отсутствием прямых доказательств, к косвенной защите своего метод г оперативный материал „60 благополучных случаев“— д-ра Рассудова. По словам д-ра М. „из радикальных операций к математичес­кому принципу ближе всего подходит способ операции ср. уха д-ра Р., так как в основное требование своего метода автор кладет возможно меньшую травму. Его операц. поле, равное максимально по ширине 0,5, идет по всей длине слух, прохода. Через это отверстие д-р Р. острой ложечкой вычищает полость антрума и сосцевидного отростка и расширяет преддверие антрума“. Так говорит автор математической антротомии...

Один стремится принципиально к математической точности, другой столь же принципиально к наименьшей травме“,—где же тут принци­пиальная близость? Во всяком случае ее здесь не больше, чем в той популярной параллели, которая гласит:

В огороде бузина,

У Киеви дядько...

Из описаний д-ра М. видно, что Р. производит операцию среднего уха не столько математически, сколько гинекологически, взяв за образец технику выскабливания матки. Не нужно быть отиатром, чтобы отнестись к минимализму д-ра с максимальным отрицанием. Хирург, который ви­дит опасность в создании широкого доступа в глубину раны и предпо­читает ковыряться вслепую в проделанной им мышиной норе, это не хи­рург, а оппортунист в хирургии. Если говорить парадоксами, то я бы сказал так: большая операционная рана—малая травма, малая рана— большая травма.

Мы воздерживаемся от подробного разбора того отдела последней работы д-ра М., который посвящен им клинике болезней среднего уха. Заметим только, что здесь бессильные потуги автора математизировать во что бы то ни стало банальнейшие истины отиатрии производят особенно жалкое впечатление. Ничего другого нельзя было и ожидать...

Область теоретической отологии, а в особенности клинической оти­атрии так сложна и так богата всякого рода связями, начиная с меха­нических и кончая социальными (last bat not least), что она конечно не может поддаться осмысленной математической обработке. В конспекте „Науки логики“ Ленин обращает особое внимание на след, „меткое за­мечание“' Гегеля о категории количества: Чем богаче определенностью, а тем самым и отношениями становятся мысли, тем с одной стороны бо­лее запутанным, а с другой более произвольным и лишеным смысла становится их изображение в таких формах, как числа“ (Лен. Сб. IX. 83).

И жестоко заблуждается д-рм., воображая вместе с Стекловым, будто оппозиция методологическим претензиям математики „объясняется прежде всего недостаточным знанием математики и отсутствием дара (sic!) предвидения“... Ну, что касается „дара“ предвидения, этой благодати нищих, то нам ее и даром, не надо. Что же касается упрека в не­достаточном знакомстве с математикой, то в устах д-ра М. этот упрек звучит несерьезно, поскольку оп нигде не выходит за пределы элемен­тарной математики.

Нет, равнодушие медиков к математическому методу (не к матема­тике!) вполне законно, и мы его не только оправдываем, но и привет­ствуем.

А вот оправдать запоздалые попытки П. и М. сочетать методологи­ческим законным браком медицину с математикой совершенно невозмож­но. Ее „суженый“—диалектический материализм, которого ей ни пешей не обойти, ни конем не объехать“.

В заключение, пожелаем авторам сняться с мертвого якоря мате­матического и всяких иных фетишизмов и поставив „Лево-руля“! поскорее выплывать на просторы революционной диалектики.

¹ Мы совершенно не касаемся в наст, статье применения статистики к медицине. По этому вопросу нам не раз приходилось высказываться и в печати и с трибуны хирург, съездов.