“Traces of Chernobyl Disaster” in USSR collapse

Abstract

The article is devoted to the comparative analysis of the anthropogenic and political repercussions of the Fukushima Nuclear Accident in Japan and the Chernobyl tragedy in 1986, USSR. The author of the article attempts to analyze the price paid by the humanity for failing to learn a historical lesson and repeating mistakes of the past.

Full Text

События марта 2011 г. на Фукусимской АЭС в Японии, когда, казалось бы, в значительной степени по вине природной стихии мир увидел повторение невыученных «чернобыльских уроков», вновь подняли вопрос об оправданности применения «мирного атома» и его истинной цене. Японские власти и администрация ФАЭС оказались еще менее готовы к ликвидации страшных последствий ядерной катастрофы, чем советские власти в 1986 г. Знаменитая японская электроника выходила из строя под влиянием радиационного излучения. У пилотов вертолетов, поливавших взорвавшиеся 1-й и 3-й реакторы водой, сдавали нервы и они опустошали емкости, не долетая до цели. Использованная для охлаждения реакторов зараженная морская вода сливалась обратно в океан. Число добровольцев, получивших красивое патриотичное название «50 самураев», оказалось катастрофически недостаточным для предотвращения развития событий по худшему сценарию. Мир узнал даже о том, что тип фукусимских «кипящих реакторов» 1960-х гг. создания был не столь совершенен. Не говоря уже о прогнозах специалистов по технике безопасности, предупреждавших владельца Фукусимской АЭС компанию «Тэпко» еще в 2007 г. о том, что в случае возникновения цунами шансы на благополучный исход составят 10%, и необходимо принять срочные меры для строительства заградительных дамб — чего, как известно, сделано не было. И все это происходило на фоне неотвратимо приближавшегося печального юбилея. Четверть века назад мир потрясла катастрофа Чернобыля. Десятки сел, деревень, поселков и городов, оставленных жителями. Неописуемо прекрасная, но отныне убийственно опасная природа. Миллионы исковерканных человеческих судеб. Страшная трагедия мирного времени, граничащая — по масштабам последствий — с необъявленной войной… Отголоски случившегося еще долго будут слышны в Украине, Белоруссии и России. Так же, как долго еще не смолкнут споры об истинной цене «мирного атома». Но если суть и значение произошедшего для Восточной Европы и мира в целом очевидны и вряд ли нуждаются в пояснениях, то вопрос о роли Чернобыля в судьбе Советского Союза требует отдельного рассмотрения. Тем более, что распад СССР дал исследователям невиданный ранее шанс приблизиться к пониманию истинных масштабов, причин и специфики этой техногенной катастрофы через обращение к целому комплексу документальных источников, совсем недавно рассекреченных новыми украинскими властями (по сообщению пресс-службы СБУ (Службы безопасности Украины) гриф «секретно» снят более чем с полусотни документов КГБ УССР 1971—1991 гг., касающихся строительства и работы ЧАЭС, а также ликвидации последствий аварии (ЛПА)). Для Джеффри Хоскинга как стороннего наблюдателя и советолога было очевидно, что взрыв ЧАЭС стал «поворотным моментом» в истории перестройки и СССР, выявив «смертельно опасные недостатки централизованной административно-экономической системы», которая обладала «устрашающими техническими возможностями», но была при этом «совершенно секретной, неряшливой и абсолютно безответственной». Чернобыль продемонстрировал и опасности, «которые принесла ограниченность гласности», породив «враждебность за границей и панику в самом СССР» [4. С. 444]. Чернобыльская атомная электростанция имени В.И.Ленина была не только первой из введенных в строй в Украинской ССР, но и являлась особым объектом союзного масштаба, символом и детищем эпохи «развитого социализма». Емкий термин «халатность», особо распространенный в те годы, ярко характеризовал все этапы ее проектирования, строительства и эксплуатации. Избранный тип реактора — РБМК-1000 — был самым небезопасным из возможных. Строительство велось с многочисленными отступлениями от проекта, с грубыми нарушениями технологии и, вероятно, при отсутствии у строителей понимания, какой именно объект возводился. Первоначально предполагалось, что «вопросы подбора, расстановки и обучения строительно-монтажного и эксплуатационного персонала Чернобыльской АЭС должны проводиться более тщательно, чем на обычных энергетических предприятиях, т.к. последствия халатного или злоумышленного отношения и действий персонала АЭС могут привести к более тяжелым и опасным для окружающих последствиям» [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 2—9]. К сожалению, этим благим намерениям не суждено было в полной мере воплотиться в жизнь. При строительстве 3-го и 4-го энергоблоков АЭС Комитетом госбезопасности УССР была выявлена масса значительнейших недостатков. Оперативные мероприятия по «контрразведывательному обеспечению» работы станции [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 32. Арк. 33—35] позволили обнаружить трещины и смещения несущих конструкций перекрытий, разрушение их термического защитного слоя и потерю железобетонными конструкциями их свойств из-за почти двукратного превышения расчетных температур (160°С в помещениях барабанов-сепараторов при допустимых проектом 90°С!) [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 32. Арк. 5—6]. Но даже и плохо отстроенные 3-й и 4-й энергоблоки оказывались — с точки зрения аналитиков КГБ УССР — еще не худшим вариантом. Построенные раньше 1-й и 2-й энергоблоки были «менее надежны в плане безопасности окружающей среды», т.к. в случае разрыва трубопроводов контура многократной принудительной циркуляции (КМПЦ) системы аварийного отключения и безопасности не могли обеспечить локализацию утечки теплоносителя, следствием чего стало бы радиоактивное заражение местности [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 32. Арк. 33—35]. Ситуацию усугублял тот факт, что на сварных швах трубопроводов КМПЦ, закупленных для Чернобыльской и ряда других советских АЭС в Югославии и произведенных с использованием французских сварочных материалов, отмечалось большое количество брака. Суммарная стоимость 10 комплектов этих трубопроводов составляла 371 миллион рублей (в ценах января 1983 г.), но при этом качество их оставляло желать лучшего. То же относилось и к другому оборудованию, поставлявшемуся для оснащения строящейся АЭС [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 315—316]. Повышенного внимания требовало также состояние контрольно-измерительных приборов станции, которые были «недостаточно надежны» [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 126—129]. Первая пятилетка работы Чернобыльской атомной станции (1977—1981 гг.) ознаменовалась 29 аварийными остановками, включая 8, случившихся по вине персонала [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 126—129]. На фоне такой отнюдь не радужной картины примечательными оказались инициативы местных властей. В 1978 г. Чернобыльский райисполком решил изучить возможность использования пруда-охладителя ЧАЭС площадью более 15 кв. км со среднегодовой температурой воды около 24°С для промышленного разведения рыбы [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 71—74]. И хотя поначалу предполагалось, что руководство Иванковского рыбкомбината должно было консультироваться с «научными учреждениями», учитывать мнение дирекции ЧАЭС и результаты обследования водоема местной медико-санитарной части и районной санитарно-эпидемиологической службы, реалии вышли за все мыслимые рамки исходных благих намерений. Уже к началу 1981 г. на пруде-охладителе Чернобыльской АЭС насчитывалось более 40 рыболовецких сетей по 60—80 метров каждая, и 2—3 раза в неделю с их помощью ловили рыбу, которая в дальнейшем поступала на реализацию за наличный расчет частным лицам в обход всех официальных органов и санэпиднадзора. Причем дирекция АЭС не давала рыбкомбинату заключений «о возможности использования пруда-охладителя для производства рыбы», т.к. не гарантировала «исключения аварийных сбросов активной воды» [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 71—74]. Контрольный анализ рыбы, выловленной в феврале 1981 г., показал превышение предельно допустимой концентрации (ПДК) по радиоактивному стронцию-90. В связи с этим санэпидслужба МСЧ-126 выдала предписание Чернобыльскому цеху гослова Иванковского рыбкомбината о запрещении отлова из пруда-охладителя и уничтожении контрольной партии рыбы. Однако радиоактивную рыбу продолжали ловить и продавать местному населению, а представителей СЭС не допускали на территорию пруда-охладителя. О происходящем информировали и Киевский обком Компартии Украины, о реакции которого по рассекреченным документам судить сложно. 9 сентября 1982 г. произошла аварийная остановка 1-го энергоблока, при которой впервые возник вопрос об оценке радиационной обстановки прилегающих к АЭС территорий для принятия решения о возможной эвакуации населения. Межведомственная комиссия из представителей Института биофизики Минздрава СССР и научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники Министерства среднего машиностроения СССР выявила повышение радиационного фона на территории станции в 14 раз от ПДК (!), а в санитарно-защитной зоне — в 40 раз (!) от исходного естественного фона местности. В 14-километровой зоне фиксировались даже «горячие частицы», которые, как признавалось экспертами, «в случае попадания в организм человека могут вызвать тяжелые заболевания». В заключении комиссии, тем не менее, говорилось о том, что «проведение мероприятий по эвакуации населения… не вызывается необходимостью» [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 5. Арк. 243—245]. Таким образом, к недочетам в проектировании и строительстве ЧАЭС добавлялась еще и недостаточная серьезность восприятия складывающейся ситуации. Незадолго до печально знаменитого 26 апреля 1986 г. аналитики КГБ УССР обеспокоились и режимом эксплуатации станции. По распоряжениям объединенного диспетчерского управления Южными энергосистемами (ОДУ Юга) на АЭС ежегодно десятки раз снижали мощность, что, по мнению ведущих специалистов станции, сказывалось на надежности и долговечности работы реакторов Чернобыля. «Технический проект реактора РБМК-1000» также гласил, что он «должен работать в базовом режиме» [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 32. Арк. 167—168]. Последующие события отчетливо демонстрировали правоту контрразведчиков и явное игнорирование их многочисленных предупреждений — как властями республики, так и министерством энергетики СССР и Союзатомэнерго. Третья очередь строительства ЧАЭС (5-й и 6-й энергоблоки, которые предполагалось запустить в работу в конце 1986 и в 1988 гг. соответственно) проводилась с еще большим числом нарушений, чем прежде. До 300 кв. м бетонных перекрытий 5-го энергоблока оказывались непригодными для последующей эксплуатации из-за образовавшихся внутри них пустот. Причиной столь серьезного брака была ставшая традиционной советская безалаберность. При отсутствии щебня нужной фракции (диаметром 5—20 мм) применялся более крупный материал, имевшийся в наличии (20—40 мм), вследствие чего бетонная смесь не смогла заполнить пустоты между арматурой [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 32. Арк. 169—170]. Предсказать последствия запуска в работу 5-го энергоблока сложно. Тем более, что, судя по резолюции на соответствующем секретном документе, власти должны были лишь «проконтролировать ход и результаты обследований» [1. Ф. 65. Спр. 1. Т. 32. Арк. 169—170], а не санкционировать демонтаж непригодных перекрытий. Не взорвись реактор 4-го энергоблока в апреле 1986-го, и, кто знает, не ожидала ли Чернобыльский регион авария еще большего масштаба?! Причины произошедшей техногенной катастрофы, несмотря на четверть века исследований, до конца не ясны. Явные ошибки проектирования, низкая надежность и непредсказуемость реакторов типа РБМК-1000, многократные нарушения технологии строительства, игнорирование правил эксплуатации — каждый из этих факторов в отдельности и все они, вместе взятые, вполне могли стать спусковым механизмом трагедии. Официальная правительственная комиссия по многовековой отечественной традиции искала не причины, а виновных, причем исключительно из числа персонала станции. Создатели РБМК-1000, руководители проектных институтов и строительных организаций, усилиями которых ЧАЭС изначально была атомной бомбой замедленного действия, не понесли никакой ответственности. Среди нетрадиционных версий катастрофы называлась и сейсмическая активность: взрыв произошел через 20 секунд после землетрясения в 2—3 балла по шкале Рихтера (об этом в своей статье «Когда земля вскрикнула» сообщал И.Яницкий, руководитель Центра инструментальных наблюдений за окружающей средой и геофизических процессов (Литературная газета. 24 апреля, 1996 г.). Информацию эту подтверждали и сейсмограммы трех ближайших станций Украинской комплексной сейсмологической экспедиции, и записи сейсмографов в АН УССР и областных центрах). Однако до недавнего времени данный факт игнорировался, поскольку по проектным расчетам железобетонные конструкции ЧАЭС должны были с легкостью переносить сейсмическую активность до 7 баллов, которая фактически в 16 раз превосходит по силе 3-балльное землетрясение. Вопрос о практической (не расчетной!) надежности данной АЭС — с учетом ставших достоянием общественности допущенных при сооружении станции грубых нарушений проекта и строительных технологий — остается открытым. 26 апреля 1986 г. в 1 час 25 минут реактор 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС взорвал СССР. Советская СИСТЕМА, сомнения в надежности которой еще совсем недавно квалифицировались как преступление против государства, дала колоссальнейший сбой. И впервые всерьез возник вопрос об истинных масштабах тупика, в который зашла страна. Выражаясь словами испанского журналиста Рафаэля Пок де Фелиу, Горбачев сделал «шаг к переосмыслению ситуации… под влиянием страшного удара, подорвавшего оптимизм руководителей страны» [3. С. 98], каковым и была чернобыльская катастрофа. Действительно, случившееся необходимо было переосмыслить. Но для этого недоставало времени — ликвидировать последствия нужно было в кратчайшие сроки — и информации: даже первые лица страны в первые дни «не знали, какого черта там (в Чернобыле.— О.Д.) происходит» [3. С. 101]. На место вылетела оперативно созданная чрезвычайная государственная комиссия во главе с заместителем Председателя Совета министров СССР Б.Е.Щербиной, который констатировал, что ситуация находится под контролем. Происходящее оценивалось по-разному. По мнению стороннего европейского наблюдателя, ликвидация катастрофы происходила «в типичных русских декорациях дезорганизованности и коллективной неразберихи, смешанных с массовой жертвенностью и самоотдачей людей» [3. С. 102]. Для журналиста местной житомирской газеты Аллы Ярошинской, ставшей впоследствии народным депутатом первого советского Съезда и автором ряда всемирно известных работ о Чернобыле, ситуация представлялась «преступлением без наказания». В качестве главного преступника рассматривался Кремль или, в крайнем случае, коммунистические власти УССР [5]. Их вина сводилась к недостаточному информированию населения, просчетах в эвакуационных мероприятиях, сокрытию истинных доз облучения, полученных населением, и целому ряду других вопиющих фактов. Однако желание встать на сторону «кричащей» правоты Ярошинской наталкивается на ряд явных противоречий. Во-первых, хоть и не сразу, но население проинформировали о случившемся, что стало беспрецедентным фактом за всю предшествующую почти 70-тилетнюю советскую историю (ранее вполне традиционно замалчивались не только аварии на Чернобыльской АЭС, но и аналогичные ситуации, случавшиеся с участием «мирного атома» в других районах СССР, например, при пуске Ленинградской АЭС и атомного реактора в курчатовском институте в Москве, не говоря уже о радиоактивных выбросах производственного объединения «Маяк»). И произошло это не только и не столько под давлением Запада, как представлялось многим соотечественникам по бывшему СССР, но, вероятно, благодаря позиции М.С.Горбачева, который руководствовался иными идейными и этическими принципами, нежели его предшественники. Вполне возможно, что и само понятие «гласность», впервые озвученное на январском Пленуме следующего за «чернобыльским» 1987 г., рождалось в муках этой грандиозной катастрофы, ставшей следствием целой системы ошибок и просчетов. Во-вторых, большую часть решений по основным вопросам эвакуации и отселения людей из пострадавшей 30-километровой зоны принимали не в Кремле, а на местах. «Проклятi москалi» могли лишь выделять средства и специалистов для ликвидации аварии и обеспечения населения пострадавшей республики всем необходимым. Увы, период, последовавший за апрелем 1986 г., совпал с резко неблагоприятными экономическими факторами: сокращением притока «нефтедолларов», на которые страна привыкла жить за предшествовавшие 20 лет брежневского «застоя»; спадом производительности труда, в том числе в сельском хозяйстве, и ростом дефицита. Пустыми были полки магазинов всей страны, а не одной только УССР в соседних с зоной отчуждения районах. Кроме того, столь свойственный времени националистический подтекст и привычка использовать Чернобыль в качестве козыря в политической предвыборной борьбе (а ведь А.Ярошинская на этой радиоактивной «волне» дважды становилась народным депутатом СССР, а в дальнейшем — мэром г.Житомира) заставляют относиться к оценкам этого известного украинского публициста со здоровой долей скепсиса. Фотокорреспондент АПН по УССР Игорь Костин, с апреля по декабрь 1986 г. подробно освещавший ход работ по ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС, сделал из случившегося совсем иные выводы: «Чернобыльская беда выявила лучшее в нас — способность к состраданию, готовность к самопожертвованию, убежденность в том, что чужого горя не бывает» [2]. Именно такие впечатления вынес И.Костин из многочисленных вылетов с пилотами вертолетов, сбрасывавших в дымящийся кратер взорвавшегося реактора песок и свинец. Такие мысли посещали его на крыше 3-го энергоблока, где лежали и излучали чудовищные дозы радиации обломки реактора № 4. Туда в тяжелом защитном снаряжении шли знаменитые «крышные коты», у каждого из которых было не более двух десятков секунд, чтобы не только подобрать и сбросить в жерло 4-го реактора очередной обломок, но и успеть вернуться. У Костина тоже было только 20 секунд на то, чтобы, рискуя здоровьем, заснять крышу 3-го и черный пролом 4-го реактора, с замиранием сердца надеясь, что его снимки помогут ликвидаторам оптимизировать работу и покажут миру самоотверженный труд этих отважных людей. А главное, затаив дыхание, верить, что за бесконечные 20 секунд жесткое радиоактивное облучение не засветит заветные кадры фотокамеры, как бывало не раз. По прошествии четверти века стало очевидно, что Чернобыльская катастрофа сумела выявить не только лучшее, но и худшее в сердцах и умах людей. Она стала разменной монетой в большой политической игре националистов, как будто и не было пострадавших от радиации российских территорий Белгородской, Брянской, Калужской, Орловской и Тульской областей. Зародившаяся и, во многом благодаря Чернобылю, окрепшая политика гласности сделала доступной для отечественной и мировой общественности «цепную реакцию» межнациональных конфликтов в Советском Союзе. Судьбы Чернобыльской атомной электростанции и СССР оказались очень похожи. ЧАЭС имени В.И.Ленина воплощала все лучшее и все худшее, что было в советской системе: высокие устремления, противостоящие полному безразличию; самоотверженный труд на фоне бесхозяйственности и безнаказанной халатности; блистательный в своей сообразительности ум в противовес безграничной глупости и приземленности. При исключительном безразличии проектировщиков, строителей и части эксплуатационного персонала обеспокоенность будущим АЭС проявляла лишь советская контрразведка, и, как следствие, станция посреди бескрайних реликтовых лесов Полесья взорвалась. При исключительном безразличии подавляющего большинства населения и традиционной настороженности офицеров реформируемого КГБ судьбой советской страны в не менее бескрайних и прекрасных лесах Беловежья тихо скончался СССР. Чернобыль не стал первопричиной распада СССР. Хотя его трагический радиоактивный «след» остался частью истории СССР периода распада.