SIBERIAN OUTLANDERS SWEARING A SHERT’ OATH TO THEIR MUSCOVITE SOVEREIGN (BEGINNING AND CHRONOLOGY OF THE PRACTICE)

Full Text

Немало вопросов истории «Ермаковой эпопеи» и последующих экспедиций в Сибирь государевых воевод остается дискуссионным еще со времен Г. Ф. Миллера, прежде всего из-за малочисленности и противоречивости источников. Среди таких вопросов повышенное внимание ученых недавно стали привлекать взаимоотношения вольных казаков и служилых людей, с одной стороны, и коренного населения «Сибирской земли», - с другой. Историков, в частности, интересует, когда и кем началось приведение к шерти (присяге) «иноземцев» разгромленного накануне «Кучумова царства», значительная часть которого в середине - второй половине 1580-х гг. вошла в состав Московского государства. Рассматривая эту проблему, следует учитывать, что принесение шерти (как правило, на имя российского самодержца) на первых порах сопровождалось выдачей иммунитетных грамот князьям, мурзам и другим видным представителям «иноязычных людей» или их пожалованиями в иных формах, предусматривающими наделение льготами в уплате ясака, а то и освобождением от него; впоследствии шертование, процедура которого юридически закрепляла «сибирцев» в русском подданстве (Конев 2005: 172), преимущественно означало обложение ясаком. Источниковый материал должен быть использован максимально полно и подвергнут разностороннему критическому анализу. Так, показания нарративных памятников XVII в. надлежит сопоставить с документальными сведениями, прежде всего более ранними. «Отец сибирской истории» на основании летописных известий полагал, что Ермак «заставлял все народы шертовать по их вере» (Миллер 1999: 230). Это мнение вслед за многими учеными (Карамзин 1989: 231, 234; Копылов 1989: 102, 140, 143; Самаровский край 2003: 14; Скрынников 1986: 223, 224, и др.) недавно повторили А. С. Зуев и В. А. Слугина, предположив, что сподвижники «ратоборного» атамана, которые до похода в «Кучумово царство» сталкивались с тюрками, знали или слышали «о практике шертования» (Зуев, Слугина 2015: 43). Вместе с тем, не замечая допущенного противоречия, новосибирские историки пришли к выводу, что Ермак и его казаки, даже первые воеводы, отправленные за «Камень», «не могли приводить сибирские народы собственно к шерти», кроме татар, «если поверить» (оснований для чего почти нет) сообщению одной из редакций Бузуновского летописца. Вопреки оценке ряда исследователей А. С. Зуев и В. А. Слугина отказались признать шертовальной записью ни сохранившийся в копии конца XVIII в. текст, отложившийся в «Портфелях А. Ф. Малиновского» (А. Ю. Конев почему-то датировал ее началом того же столетия (Самаровский край 2003: 14)), ни летописное свидетельство о присяге, которую ермаковцам дали «иноземцы», ранее подвластные Кучуму. Хотя такие документы существовали в 1590-х гг., как рассудили А. С. Зуев и В. А. Слугина, «первые попытки создания типовых шертовальных записей» для сибирских мусульман и язычников относятся в началу XVII в. Однако, по определению самих этих историков, в отношениях с ханствами Поволжья и Ногайской Ордой шертные договоры практиковались на протяжении всего предыдущего столетия (Зуев, Слугина 2015: 36-39, 41, 43). Следует уточнить, что упомянутый текст представляет собой извлечение не из ЕЛ Основной редакции (так считалось прежде), а первого издания знаменитого миллеровского труда (Описание Сибирского Царства 1998: 113), летописное же изложение условий шертования относится скорее всего не ко второй четверти XVII в. (Зуев, Слугина 2015: 44), а ко времени до 1 сентября 1636 г., когда, по свидетельству Саввы Есипова, он завершил свою летопись «Сибирское царство и княжение и о взятии, и о Тоболске граде». Одно из этих условий - «к царю Кучюму и в иные орды и улусы не отъехать» (ПСРЛ 1987: 58) - наводит на мысль, что шертная запись из ЕЛ Основной редакции может восходить к документу конца XVI в., поскольку хан, «сбитый» «с куреня» «ермаковыми казаками», умер или был убит в 1599 г., и вскоре преемником Кучума стал его старший сын Али (Трепавлов 2012: 72). (Примечательно, что в соответствующей фразе Томского вида Сибирского летописного свода указание на Кучума было опущено (ПСРЛ 1987: 308)). Шертную запись, которую он мог получить в тобольской приказной избе, Есипов, вероятно, отредактировал, ибо перечисленные им обязательства сибирских «иноземцев» - «на руских людей зла никакова не мыслити, зла на всяких руских людей никакова не думать» - находят аналогии в двух последующих главах самой популярной из летописей, созданных на востоке России («никакова зла на казаков не мыслить», «мыслиши(я) зло», «не мыслю на вас никакова зла», «зло мысляще на них») (ПСРЛ 1987: 57, 58, 61, 67, ср. 115, 134,137). Рассказывая о поездке в Москву сеунчиков Ермака «з дружиною», сообщивших, в частности, царю Ивану Васильевичу о приведении к шерти «иноземцев», совсем недавно являвшихся данниками Кучума, Есипов замечает, что «изволением всемилостиваго [в Троицы] славимого Бога … царство Сибирское взяша». В заголовках же Основной редакции ЕЛ читаем: «О Сибиръстей стране, како изволением божиим взята бысть», «како божиим изволением взята бысть (Сибирь. - Я. С.) … от рускаго воинства» (ПСРЛ 1987: 42, 57, ср. 59). Самым ранним из нарративных источников с упоминанием о шерти, к которой ермаковцы приводили покоренных обитателей громадного края, раскинувшегося к востоку от Урала, явилось «Краткое описание о Сибирстей земле …» (ПСРЛ 1987: 74; СЛ 2008: 308), по-видимому, созданное в Москве при учреждении тобольской архиепископии (1620 г.). Под влиянием этого сочинения, возможно, привезенного в столицу «русской» Сибири «первопрестолъником» Киприаном, «слогатель» ЕЛ Основной редакции (или его предшественник - автор «писания», которое «распространил» владычный дьяк (ПСРЛ 1987: 72)), обратившись к шертной записи, очевидно, имевшейся в приказной «палате», уже весьма подробно изложил условия, на которых присягнули, не поясняя кому, местные «иноземцы». Но шерть обычно приносилась на имя государя, зауральский поход же был совершен вольными казаками, снаряженными не без участия Строгановых. Приведение к ней «сибирцев» должно считаться одним из вымышленных обстоятельств (следуя классификации Е. К. Ромодановской) в есиповском повествовании, о чем косвенно свидетельствует и то, что рассказав про «повоевание» ермаковцами городков и улусов по Иртышу и Оби, затем, сообщая об осаде проживавшими там остяками «срубленного» И. А. Мансуровым острога, тобольский летописец не упомянул о нарушении «погаными» шерти, да и сеунчики, ездившие в Москву с «писмом» о подчинении остяков (в числе прочих «языков»), оказывается, выехали туда еще до того, как «дружина» отправилась в Обь-Иртышское междуречье (ПСРЛ 1987: 60, 64-65). Нет оснований (вопреки мнению А. Т. Шашкова и В. М. Кружинова) и полагать, что Ермак принял шерть у остяцкого князя Бояра, явившегося в Кашлык через несколько дней после его занятия «товарством» (Солодкин 2015: 141-142, примеч. 18). Видимо, этот князь доставил «рускому полку» ясак (Трепавлов 2012: 29, примеч. 108; Щеглов 1993: 37), уплата которого издавна служила признаком подданства (зачастую даже определяющим) (Бахрушин 1955: 49, 51,137, 138; Миллер 1999: 480; ср. ПСРЛ 1987: 36, 75, 76). Как читаем в ЕЛ Основной редакции, «кучумляне» вслед за гибелью атамана Ивана Кольца и его казаков стали истреблять ермаковцев «по волостем и по улусам» (ПСРЛ 1987: 62; ср. СЛ 2008: 301-302), надо думать, ясатчиков (Миллер 1999: 250; Описание Сибирского Царства 1998: 140). Согласно Строгановской летописи Основной редакции, когда после голодной зимы (ее следует относить к 1584-1585 гг.), во время которой умерли князь С. Болховский и большинство его стрельцов, да и многие соратники «велеумного» Ермака, наступила весна, татары, остяки и вогулы, «которые под его государевою рукою бысть», стали привозить запасы в город Сибирь (СЛ 2008: 32, ср. 7, 44). Скорее речь идет про обложенных казаками ясаком (ср. ПСРЛ 1987: 60), но едва ли в пользу московского самодержца, представлявший которого воевода появился здесь совсем недавно. Если вначале, например, при взятии Карачина городка и Кашлыка, Ермак «с товарыщи» ограничивались военной добычей, то после быстрого «Сибирского взятия» 1582 г. (летописцы почти единодушно приурочивают его к 26 октября) уже не довольствовались захваченными богатствами, например, царевича Маметкула, назымского князя (ПСРЛ 1987: 52, 59, 60, ср. 71, 380), а по давней традиции приступили к обложению местных жителей ясаком, однако еще не приводили их к шерти, тем более что для этого требовались шертовальные записи, а они оказались в Сибири со временем (Миллер 2000: 257-258, и др.). С точки зрения А. П. Яркова, ясак по пути туда собирал и князь С. Д. Болховский, выступивший в 1584 г. из Чердыни (скорее всего поздней весной) на помощь Ермаку (Ярков 2011: 28), хотя уже не заставший его в живых. Но молодому воеводе, надо думать, предписывалось спешить за Урал, ведь, как осознавали в Москве, силы казачьей «дружины» таяли; Болховского задержало лишь сооружение Верхтагильского городка. К тому же у стрельцов, присоединившихся к ермаковцам, «запасу не было никакого» или же крайне мало (ПСРЛ 1987: 133; СЛ 2008: 31, 77). В Распространенной редакции «Повести …» Саввы Есипова и зависимой от нее «Истории Сибирской» С. У. Ремезова сказано, что, не сумев овладеть Обским городком, «поганые» стали вносить ясак (ПСРЛ 1987: 186, 252, 312, 365; СЛ 2008: 349, 440). В. И. Сергееву это сообщение представлялось достоверным (Сергеев 1967: 175). Однако его нет в Основной редакции «Сказания» Есипова и ее вторичных разновидностях (ПСРЛ 1987: 35, 40, 65, 88, 96, 114, 126, 136, ср. 138). Вспомним также, что поздней весной или в первые недели лета 1586 г. И. А. Мансуров покинул заложенный им острог и возвратился на «Русь». В «срубленном» им городке, просуществовавшем до 1594 г., обосновались годовальщики, которые, сменяя друг друга, очевидно, и стали объясачивать население Нижнего Приобья (Очерки истории Югры 2000: 121). Быть может, конечно, воевода вернулся в Москву не с пустыми руками, однако свидетельству летописца конца XVII в., повторенному другими тобольскими книжниками, вряд ли можно безусловно доверять, подобно, кстати, известию Распространенной редакции Строгановской летописи (в Основной редакции его опять-таки нет), будто Мансуров, встретившись с воеводой Д. Чулковым, привел «бесурманских язык … к шерти» (СЛ 2008: 41, 92). Возводить эти показания к каким-то ранним источникам, думается, опрометчиво, тем более что Чулков появился в Сибири через год после того, как Мансуров навсегда оставил ее, да и не захватил Тобольск, из которого бежали татары, а основал его. Анонимные редакторы самых известных исторических повестей о разгроме казачьим отрядом «Кучумова» юрта на первые годы русской колонизации «Сибирской земли» распространили практику последующих десятилетий. Внушает сомнения и свидетельство С. У. Ремезова о том, что новые воеводы, отправленные за «Камень» в 1586 г., - В. Б. Сукин и И. Н. Мясной - объясачивали жителей по пути к городу Чинги, на месте которого воздвигли Тюмень (СЛ 2008: 349, 440). (В. И. Сергеев писал о сборе русскими ясака в год основания Тюменского острога (Сергеев 1960: 113), что не вполне соответствует указанию тобольского «изографа» петровской эпохи). Ведь воеводам приходилось не медлить с закладкой «града», которой могли помешать «кучумляне», объясачивание же коренного населения края было уже следующей задачей первых тюменских администраторов. С Мансуровым, вероятно, в Москву выехал Лугуй (Акишин 2015: 51) - правитель Куноватско-Ляпинского княжества, который уже в августе 1586 г. добился от «святоцаря» Федора жалованной грамоты, на основании которой по-прежнему сам, а не кто-то из служилых, «сидевших» в Обском городке, собирал в своих владениях дань в пользу российского государя и раз в два года доставлял ее вымским приказным людям (Миллер 1999: 337-338). Подобно В. И. Сергееву (отчего-то называвшему Лугуя обдорским князьком) допустимо считать, что выдача этого документа сопровождалась шертованием остяцкого владетеля (Сергеев 1967: 174, 175). (Вероятно, жалованная грамота Лугую сохраняла силу до «поставления» Березова в 1593 г. Через два года Шатров Лугуев в «измене», т. е. нарушив шерть, «приступал к Березову городу» (Миллер 1999: 387)). В 1586/87 г. жалованная грамота с определением размера ясака, который должен был привозиться в Москву, получил казымский мурза Цынгоп (Сенгеп) (Русская историческая библиотека 1875: 200, 202). (А. Т. Шашков относил эту грамоту к зиме 1586/87 г. (Очерки истории Югры 2000: 121), а В. И. Сергеев, который «произвел» казымского мурзу в князцы, - к 1586 г.). Видимо, Цынгоп (Сенгеп) тоже шертовал в российской столице Федору Ивановичу, причем по записи, образец которой мог быть вручен основателям Тюмени, а год спустя заложившему Тобольск письменному голове Д. Д. Чулкову. (Кстати, А. С. Зуев и В. А. Слугина почему-то датировали прибытие первого тобольского «градодержателя» в Сибирь 1585 г. (Зуев, Слугина 2015: 40)). Жалованные грамоты в конце XVI - начале XVII вв. были выданы в Москве также обдорскому и демьянскому князцам Мамруку Васильеву и Оксеиту Боярову. Кроме того, в 1602 г. сургутский воевода князь Я. П. Барятинский посылал местного князца Кинему с атаманом Б. Зубакиным «с жалованным словом … для приведения к шерти» князцов кузнецких самоедов (Бахрушин 1955: 134-135, 142; Шашков 2001: 176). Известно, что со времени, «как Тюмень стала», - при В. Сукине, воеводствовавшем там в 1586-1588 гг., в этом городе нес службу в пользу московских государей, в частности, сражался с «кучумлянами», видный юртовский татарин М. Ачекматов (Азехматов) (Бахрушин 1955: 164; Миллер 1999: 479). Возможно, он шертовал уже при «поставлении» Тюмени. Служилые татары (через которых письменный голова Д. Д. Чулков, не исключено, вступил в переговоры с беком Искера Сейдяком), могли оказаться и в гарнизоне Тобольска вскоре после его основания. С пленением в этом остроге Сейдяка осенью 1587 г. большинство сопровождавших его татар очутилось в неволе либо бежало. Многие из них, быть может, предпочли переходу на сторону Кучума службу русскому царю. Семь лет спустя в экспедиции князя А. В. Елецкого «на Тару реку» приняли участие тобольские (под началом своих голов Байсеита, Байбахты, Ч. Александрова) и тюменские конные татары (Миллер 1999: 282, 351, 352, ср. 349). (С. У. Ремезов указывал на существование контингента тарских татар на русской службе еще в 1591 г., но, как полагал еще Г. Ф. Миллер, это известие неправдоподобно (Миллер 1999: 273)). По всей вероятности, с того времени, когда в первых русских городах Сибири сформировались отряды служилых татар, последние приносили шерть «освятованному» Федору Ивановичу. Как сообщалось в царской грамоте «на Пелым» воеводе Б. И. Полеву от 20 июня 1596 г., население Большой Конды (являвшейся «уделом» Пелымского княжества (Бахрушин 1955: 54, 146)) платило ясак русским с 1588/89 г. (Миллер 1999: 277, 279, 365), почему А. Т. Шашков утверждал, что в 1588-1589 гг. «тобольским служилым людям удалось привести к покорности вогульские княжества на Конде и Пелыме». (Ранее видный историк полагал, что это произошло около 1588 г., а со следующего года правители упомянутых княжеств обязались вносить дань, которая поступала в будущую сибирскую столицу) (Шашков 1997: 176; Шашков 1998: 250). Оба приведенных вывода следует признать не вполне точными, тем более что Малая Конда была «положена в ясак» только в 1591/92 г. (Миллер 1999: 366). Видимо, жители вогульских княжеств, включенных со времени основания Пелыма (1593 г.) в состав нового уезда, принесли шерть, одним из условий которой являлась уплата дани «без переводу» (т. е. беспрерывно, «погодно»). Около 1592 г. остяки кодского князя Игичея Алачева совершили поход на Пегую Орду. Примерно тогда часть «кодичей», которая накануне платила ясак в Тобольск (т. е. не ранее чем с 1587 г.), взамен стала нести «всякие» военные службы, главным образом «струговые и лыжные». Игичей и его двоюродный брат Онжа Юрьев 18 февраля 1594 г. были пожалованы Федором Ивановичем за участие в походах против «государевых непослушников» Васпукольской и Колпукольской волостями; «большой» кодский князь удостоился также Емдырской и (в поместье) Ленской, что на Выми, волостями (Вершинин, Шашков 2004: 11, 13-16, 27). (Взгляд, будто Игичей и Онжа являлись васпукольскими князьями (Акишин 2015, с. 53), - очевидное недоразумение). Вероятно, «Кодцково уезду» «иноземцы», тем более служилые, принесли шерть «белому царю». В последующих наказах русским воеводам и письменным головам, посылавшихся в сибирские города и остроги, начиная с составленного, очевидно, в течение первых месяцев 1594 г. и адресованного князю А. В. Елецкому, вскоре «поставившему» Тару, часто встречается предписание о приведении населения, которое таким образом становилось подвластным московским государям, к шерти (Миллер 1999: 347, 358, 361-363, 373, и др.). Примечательно, что об этом не сказано в наказах воеводе князю П. И. Горчакову и письменному голове В. В. Аничкову, заложивших Пелым и Сургут соответственно, т. к. жители бассейна Тавды и Бардакова княжества уже были приведены «под высокую государеву руку», в Среднее Прииртышье же русские совершили поход впервые. (Вопреки мнению З. А. Тычинских, в наказе отправленному в Персию русскому послу князю А. Ф. Жировому-Засекину не сказано о приведении к шерти мурз, плененных во время окончательного разгрома Кучума летом 1598 г. (Тычинских 2010: 47, и др.)). Как установил Б. П. Полевой, в самом конце XVI в. (скорее всего в 1600 г.) тобольский сын боярский В. Ф. Тырков ездил «в Томь через Тару ко князцем и мурзам с государским жалованьем с милостивым словом … и з грамотами за … государскою красною печатью» (Полевой 1981: 58, 61). Не исключено, что эти грамоты (в оценке Б. П. Полевого, особые) представляли собой шертные записи либо включали их текст. (Любопытно, что накануне ясак на Томи собрал сургутский атаман Т. Федоров (Очерки истории Югры 2000: 199-200)). В. Д. Пузанов выделял три достаточных «для русских властей» элемента, свидетельствующих о присоединении того или другого народа Сибири к России «в реалиях» XVI-XVIII вв.: «это принятие присяги на подданство Белому царю, выплата ясака и выдача аманатов, гарантировавшая своевременный платеж дани» (Пузанов 2004: 278). Относительно времени похода Ермака, да и последующих зауральских экспедиций первых государевых воевод, думается, из перечисленных элементов налицо был только один: объясачивание «иноязычных людей». Представление о том, что «сибирцев» начали приводить к шерти уже «ермаковы казаки», сложившееся главным образом под влиянием рассказа Саввы Есипова про поездку сеунчиков «дружины» в Москву, таким образом, не может считаться сколько-нибудь основательным. «Храбрый с млада» атаман и его соратники приступили лишь к объясачиванию покоренных татар, остяков и вогулов, вскоре продолженному в Нижнем Приобье годовальщиками из Мансуровского городка. Шертование же недавних подданных Кучума, борьба которого с русскими шла до самого конца XVI в., предположительно началось со времени наделения жалованными грамотами Лугуя и Цынгопа (Сенгепа), «поставления» Тюмени и Тобольска (1586-1587 гг.), подчинения царю Федору Пелымского княжества и обретения частью остяков Коды статуса служилых (конец 1580-х - начало 1590-х гг.). С 1594 г., когда в «Сибирской земле» вслед за Пелымом, Березовым и Сургутом была «срублена» Тара, приведение местных «иноземцев» «под высокую руку» московского венценосца, особенно в ходе «проведывания» новых «землиц», сделалось едва ли не главной целью служилых людей. Список сокращений ЕЛ - Есиповская летопись. ПСРЛ - Полное собрание русских летописей. РИ - Российская история. СЛ - Сибирские летописи: Краткая сибирская летопись (Кунгурская).

About the authors

Yankel Gutmanovich Solodkin

Nizhnevartovsk State University

Doctor of Historical Sciences (DSc), Professor, Head of the Laboratory for Regional Historical Research

References

Supplementary files